“Переход улицы Раисы Окипной разрешен”—раздался голос из динамика светофора на пешеходном переходе рядом со станцией метро “Левобережная” в столице Украины. Чувство небольшого удивления, сменилось равнодушием. Молча отметив для себя, что улица носящая имя участницы “коммунистического подполья” в г.Киеве в годы Второй мировой войны пережила топонимические пертурбации, связанные с политикой декоммунизации, я поспешил домой после долгого дня работы в архивах. На календаре было 5 августа 2019 года1.
Будучи историком, мне, конечно, приходилось слышать о Раисе Окипной. В частности, я имел смутное представление о том, что она была актрисой Киевской оперы и в период оккупации принимала участие в работе подпольной группы под руководством Ивана Кудри. Знал я и о том, что оккупанты ее арестовали и расстреляли. В то же самое время, более конкретные детали биографий Кудри и Окипной для меня оставались такой же загадкой, как, наверное, и для большинства историков, не говоря уже об украинском обществе в целом. Еще меньше мне было известно о разведывательной резидентуре “Максим” I Управления НКВД/НКГБ Украинской ССР, руководителем которой являлся Кудря и с которой сотрудничала Окипная с ноября 1941 года до своего ареста в июле 1942-го2. Такого рода концептуальная путаница, конечно, была не просто отражением пробелов в моих знаниях. Скорее она была непосредственным следствием ранее существовавшего законодательства и архивной политики в СССР и в Украине после 1991 года, несмотря на то, что советское государство оказывало публичные знаки почета отдельным представителям своих спецслужб, а разные украинские правительства заявляли, с бóльшими или меньшими основаниями, о беспрецедентной открытости архивов бывшего КГБ.
В мои планы в августе 2019 г. не входило и написание работы о советской разведке на территориях оккупированных в годы Второй Мировой войны Третьим рейхом и его союзниками. Впрочем, планы пришлось откорректировать после случайного обнаружения в бывшем архиве коммунистической партии (сейчас ЦДАГОУ) внушительного по длине доклада Марии Ильиничны Груздовой, секретного сотрудника III (секретно-политического) Управления НКВД УССР с 1937 г. В 1941-1942 гг. Груздова принадлежала к той же разведывательной резидентуре, что и Кудря с Окипной. Именно доклад Груздовой, составленный в мае 1943 г. для политического руководства УССР, убедил меня заняться поиском соответствующих документов в архивах бывшего КГБ УССР3. Настоящая работа является продуктом этих усилий.
Мария Груздова, послевоенная фотография (Коллекция ЦДКФФФАУ)
Фундаментально, статья представляет собой попытку пролить свет на историю резидентуры “Максим” с момента ее создания в июле 1941 года до провала группы и ареста ряда ее активных участников германскими спецслужбами в июле 1942 г. Отдельные вопросы, которые будут рассматриваться в работе включают в себя следующие: 1) создание, состав и задания резидентуры 2) деятельность советской разведывательной сети в период оккупации 3) институциональные нормы и взаимоотношения группы Кудри с другими разведывательно-диверсионными подразделениями НКВД/НКГБ и коммунистическим подпольем в г. Киеве 4) контакты с руководящими органами и особенности коммуникационного взаимодействиями между агентами “на земле” и руководством советских спецслужб 5) контрразведывательные мероприятия немецких спецслужб 6) расследования провала резидентуры и уголовное преследование отдельных агентов в 1943-1944 гг. 7) увековечивание памяти участников группы в послевоенные годы. Другими словами, отталкиваясь от истории конкретной резидентуры, статья несет в себе и ряд аргументов, проливающих свет на более широкий перечень вопросов, относящихся к деятельности советских спецслужб в годы Второй мировой войны. В будущем, историки смогут расширить, обогатить и, возможно, откорректировать эти аргументы путем проработки значительного массива исторических документов в фонде бывшего IV Управления НКВД/НКГБ УССР в Отраслевом Государственном Архиве Службы Безопасности Украины.
Сразу же следует отметить, что хотя разведывательная сеть Кудри (“Максима”) и имела много общего с другими разведывательно-диверсионными группами в части заданий, состава, режима работы, результатов и судеб отдельных агентов, ее опыт, возможно, был довольно уникальным. Исследователям однозначно не стоит торопиться с выводами в том, что касается общей эффективности и “живучести” резидентуры. На первый взгляд, может показаться, что группа “Максима” в целом потерпела неудачу, даже делая скидку на чрезвычайно тяжелые условия работы в 1941-1942 гг. и некоторые достижения (например, передачу органам советской власти списков коллаборационистов и подозреваемых агентов германских разведывательных органов). В конце концов, и сам резидент и некоторые из завербованных им агентов погибли, а некоторые из оставшихся в живых подверглись уголовному преследованию со стороны советского государства уже в 1943-1944 гг. Но это, скорее всего, очень одномерная концепция произошедших событий.
Во-первых, нет никаких сомнений в том, что послевоенные поколения советских чекистов относились к Ивану Кудре с большим уважением. Такого рода представления, вероятно, являются отражением своеобразной социализации проистекавшей не только из публичных коммеморативных практик (советское государство начало открыто прославлять Кудрю и других участников его группы в 1963 г.). Не менее важным, как мне кажется был статус резидентуры в момент ее создания и институциональное увековечивание памяти, в том числе в форме систематического использования исторических материалов группы для обучения молодых оперативников (Далеко не все разведывательно-диверсионные группы удостаивались такого внимания)4.
С другой стороны, чтобы адекватно оценить резидентуру “Максима” в более широком контексте, нужно знать намного больше о размерах и базовых параметрах советской разведывательной сети в целом. Для этого нужны данные не только о сотнях резидентов и тысячах агентов “на земле,” но и о частоте случаев невыполнения ими заданий, несанкционированного возвращения на советскую территорию, эффективности контрразведывательных операций противника в течении войны, потери в среде советских разведчиков— в конце концов, количество вербовок советских агентов спецслужбами противника. Данная работа представляет собой в лучшем случае начальную попытку посодействовать пониманию таких контекстов путем формулирования соответствующих вопросов и некоторых ответов.
В чем нет никаких сомнений так это в том, что провал группы Кудри в июле 1942 г. явился не только результатом ошибок агентов и некоторых предательских действий—как позднее утверждали следовали НКГБ — хотя таковые и имели место. Скорее речь идет об идеальном шторме самых разных факторов, некоторые из которых были вне всякого контроля офицеров и агентов “на земле.” Такие факторы включают поспешность при создании резидентуры, ошибки планирования со стороны руководителей разведывательных ведомств и, конечно, общую дезорганизацию, сопутствовавшую советскому отступлению из Киева. Последняя выражалась, среди прочего, в отсутствии координации между разными ветвями аппарата госбезопасности. Диверсионные группы Красной армии и будущего IV Управления НКВД СССР, к примеру, по ошибке взорвали многоэтажный дом в центре Киева, одна из квартир которого использовалась НКВД УССР в качестве основной базы резидентуры “Максим”5. В результате группа Кудри потеряла оружие, документы, запасы продуктов, деньги, и, самое главное, адреса и пароли секретных агентов, что поставило под вопрос безопасность группы и выполнение поставленных заданий. Бедствие еще больше усугубилось в последующие дни выходом из строя радиостанции, что лишило резидентуру связи с руководящими органами и подчеркнуло недостатки планирования и дефицит жизненно важного технического оборудования. А еще имели место некомпетентность отдельных офицеров, которые систематически нарушали правила конспирации и привлекли к себе внимание германских спецслужб; растущие проблемы с продовольствием в Киеве вследствие целенаправленной политики оккупационных властей, что, в свою очередь, заставляло Кудрю тратить драгоценное время и энергию на поиски средств существования6. Ну и наконец, нельзя не упомянуть окружение и разгром в районе Киева четырех советских армий в сентябре 1941. Оглушительное поражение не только привело к гибели десятков и пленению сотен тысяч советских солдат и офицеров, но и вызвало неожиданный приток в город сотен офицеров НКВД, милиционеров и функционеров коммунистической партии, в том числе и немецких агентов, только что завербованных в лагерях военнопленных. Некоторые из этих людей знали Ивана Кудрю и других офицеров-разведчиков лично. Более того, в попытках получить помощь, многочисленные окруженцы активно пытались установить связь со знакомыми участниками движения сопротивления, таким образом подвергая дополнительному риску и разведывательно-диверсионные сети НКВД и структуры коммунистического подполья.
Пожары в центре Киева, 24 сентября 1941г. (Коллекция ЦДКФФФАУ)
К концу 1941 г. потеря основной базы, отсутствие связи с НКВД УССР, невозможность установить контакт с секретными агентами в Киеве, возвращение за линию фронта ряда расконспирированных участников резидентуры, недостаточная поддержка других резидентур и усиливающееся давление со стороны германских спецслужб привели к все большей изоляции Ивана Кудри и его немногочисленных помощников. По сути к концу 1941 г. выбор у него был невелик: рискнуть выйти за линию фронта или предпринять не менее рискованную попытку завербовать новых агентов, полагаясь на рекомендации знакомых оперативных работников и советских лоялистов не аффилированных с органами госбезопасности. В конечном итоге, он попробовал и то и другое, скажем мягко, со смешанными результатами. Попытка выйти на советскую территорию в апреле 1942 г. оказалась безуспешной. Одна же из женщин, завербованных в Киеве в мае 1942 г., оказалась агентом СД. Результатом провала в июле 1942 г. стали арест и гибель самого “Максима” и нескольких агентов.
Об источниках
Основным источником этого исследования служит 18-томное дело-формуляр “Максим," хранящееся в Отраслевом Государственном Архиве Службы Безопасности Украины. Дело-формуляр появилось в контексте официального расследования обстоятельств провала разведывательной резидентуры. Отдельные тома включают в себя документацию относящуюся к организации разведывательной сети; материалы следствия по делам отдельных офицеров НКВД и секретных агентов, подозреваемых в сотрудничестве с германскими разведывательными и контрразведывательными органами; доклады курьеров вернувшихся из-за линии фронта; некоторые документы германских спецслужб; официальную переписку в процессе следствия; доклады и аналитические записки по делу провала резидентуры; документы, относящиеся к послевоенным коммеморативным мероприятиям, в том числе материалы переписки с различными организациями и отдельными гражданами; письма читателей в редакцию газеты “Известия” с отзывами на новеллу “Два года над пропастью” (1963); материалы проверки слухов по поводу якобы имевшего место убийства Кудри кем-то из его бывших односельчан (1975).7 Кроме этого, у меня была возможность ознакомиться с архивно-следственным делом Натальи Грюнвальд, секретного агента СД, сыгравшей такую важную роль в судьбе И.Кудри и других членов подпольной группы8.
В будущем, исследователи, может быть, получат доступ к похожему досье разведывательно-диверсионной резидентуры IV Управления НКВД СССР “Михайлов”, участники которой находились в Киеве в то же самое время и часто пересекались с “Максимом” и его людьми. Точное местонахождение этих материалов остается неизвестным. По некоторым данным, они могут находиться в архиве Управления ФСБ Российской Федерации в Воронежской области. В Воронеж эти материалы могли попасть в середине 1940-х гг. из Киева или Москвы в связи с арестом бывшего руководителя резидентуры Виктора Карташова (“Михайлова"). В этом контексте нужно отметить и то, что российский исследователь Вениамин Глебов в свое время опубликовал важную работу по истории резидентуры “Михайлов,” используя материалы из архивно-следственного дела В. Карташова, которое в 1990-e гг. якобы находилось в Центре Новейшей Истории (Воронеж). Глебов, судя по всему, имел доступ также к части материалов резидентуры “Михайлов” (возможно вышеупомянутое дело-формуляр)9. Я использовал работу российского историка как важный источник информации об обеих резидентурах, несмотря на прискорбное отсутствие в тексте монографии ссылок на соответствующие архивные документы и некоторые фактографические ошибки. Таковых достаточно много, но они не носят фундаментальный характер и, скорее всего, объясняются тем, что Глебов не имел доступа к значительной части материалов резидентуры “Максим”.
Неизвестным остается и местонахождение архивно-следственного дела Марии Груздовой. Оно может храниться как в архиве ФСБ в Москве (Груздова была арестована НКГБ СССР в июле 1943 г.), так и в ОГА СБУ в Киеве (если ее дело в какой-то момент было направлено, как было принято, на архивное хранение по месту рождения. Груздова родилась в Киевской области)10. Ну и наконец, будучи организацией-наследником НКГБ УССР, Служба Безопасности Украины может хранить в своих архивах архивно-следственные дела ряда бывших офицеров НКВД/НКГБ, в том числе участников резидентуры “Максим,” в свое время подвергавшихся уголовному преследованию по подозрению в причастности к провалу И.Кудри и других участников его группы (В.Жарко, И.Писковой, А.Кравченко, К.Емец, В.Лебедев, И.Шахов)11. Также могут существовать розыскные и архивно-следственные дела на ряд бывших сотрудников НКВД/НКГБ, которые по состоянию на февраль 1944г. находились в розыске (В.Великий и И.Король). К этим материалам я доступа не имел12. Такие пробелы в документации, однако, в значительной степени компенсируются наличием многочисленных протоколов допроса подозреваемых и свидетелей, официальной перепиской и ссылками на соответствующие судебные решения в материалах самого дела-формуляра.
Несомненно, работа такого рода была бы невозможна без внушительной историографии и более широкого круга архивных материалов той поры, включая документацию органов оккупационной власти, десятки архивно-следственных дел, воспоминания участников движения сопротивления, материалы разнообразных разведывательно-диверсионных резидентур и оперативных групп НКВД/НКГБ, а также докладов отдельных агентов. Хотя многие из этих источников не являются непосредственной частью истории резидентуры “Максим,” тем не менее, они несут в себе огромный массив фоновой информации о ситуации на оккупированной территории, о характеристиках советского движения сопротивления и об особенностях разведывательной и контрразведывательной деятельности в период Второй мировой войны.
Подводя итог этой дискуссии, нужно обратить внимание на особо проблемный вид исторических источников: протоколы допросов. В дополнение к общим предостережениям в отношении свидетельств, собранных органами советской госбезопасности, следует отметить, что многие офицеры и агенты, которым удалось прорваться за линию фронта и предоставить доклады о своей работе на оккупированной территории часто не пользовались доверием “компетентных органов”13. Временная изоляция и проверка таких лиц, похоже, были частью стандартного протокола14. Более того, в случае резидентуры “Максим,” некоторые из ее выживших участников подверглись арестам по подозрению в связях с германскими спецслужбами и даже были осуждены за нарушение инструкций и правил конспирации. Другими словами, учитывая закостенелость официальных инструкций и специфический характер институциональных ценностей, у таких свидетелей были серьезные мотивы искажать факты, даже если они и не были немецкими агентами.
С другой стороны, особенности подпольной деятельности и гибель И.Кудри и других ключевых свидетелей означает, что определенные эпизоды появляются в материалах официальных расследований только в виде повествований “из вторых рук.” В таких случаях, фактические ошибки и непреднамеренные искажения фактов, которые, могли иметь место уже в самих первоисточниках, вероятно, усугублялись тем, что посредники, особенно курьеры, которые проходили пешком сотни километров по оккупированной противником территории, были вынуждены полагаться исключительно на свою память. Неудивительно, что следователи регулярно отмечали противоречия даже в показаниях лиц, у которых был фактически общий опыт (как было в случае со спаренными курьерами НКВД УССР), нередко интерпретируя такие разногласия как свидетельство неискренности, или, хуже того, вербовки спецслужбами противника15.
Так как насилие, не говоря уже о психологическом давлении, было регулярным спутником допросов, следует подходить очень осторожно и к утверждениям следователей. Хотя такие источники, конечно, незаменимы для понимания не только институциональных норм, но и поведения и нарративных стратегий разных акторов. Излишняя подозрительность, несомненно, была непременным профессиональным атрибутом сотрудников госбезопасности. Более того, как мы скоро увидим, фрагментарная информация, которой они располагали с конца 1941 г. предрасполагала к интерпретации более поздних свидетельских показаний в очень тенденциозном ключе (печально известные психологические эффекты якоря [аnchoring effect] и предвзятости подтверждения [confirmation bias]). Не менее важно понимать и то, что следователи могли подвергаться давлению или, по крайней мере, получали сигналы от высших функционеров НКГБ УССР и НКГБ СССР с тем, чтобы возложить ответственность за провал резидентуры на немецких агентов и рядовых участников чекистского подполья. Альтернативой бы стало более равномерное распределение вины, в том числе и среди старших офицеров, которые создавали резидентуру и отвечали за выбор и подготовку агентов. Такое поведение ведомственных акторов в целом понятно. В конце концов, резидентура “Максим” создавалась под присмотром и при непосредственном участии Павла Мешика и Сергея Савченко, которые в то время занимали самые высокие посты в аппарате госбезопасности. Не стоит забывать и то, что база резидентуры “Максим” погибла в результате взрывов скорее всего организованных по ошибке подопечными влиятельного Павла Судоплатова, в то время начальника IV Управления НКВД СССР. Попросту говоря, постоянная борьба за власть и престиж между руководителями различных силовых ведомств превращала ответственность за любую более-менее значимую неудачу в угрозу для их статуса внутри советского государственного аппарата16.В конечном итоге, приходится смириться с тем, что у Ивана Кудри и резидентуры “Максим” может быть больше, чем одна история.
Начало
Разведывательная резидентура “Максим” I (разведывательного) Управления НКГБ/НКВД УССР была создана в течении июля и августа 1941 года по решению тогдашнего Наркома государственной безопасности УССР Павла Мешика. Имеющийся в наличии оперативный план определял задачи группы как выполнение “специальнoго задания” и “разведывательная деятельность по вскрытию действий немцев и украинских националистов”17. За термином “специальное задание” скрывалась работа по установлению личности агентов германских разведывательных и контрразведывательных органов. В долгосрочной перспективе на резидентуру могли возлагаться и задачи по проникновению в руководящие структуры Организации Украинских Националистов18.
Руководителем разведывательной сети назначили 29-летнего лейтенанта государственной безопасности Ивана Даниловича Кудрю (1912 -1942)—оперативный псевдоним “Максим”—ранее занимавшего должность начальника 2 отдела 1 Управления НКГБ УССР. Выбор Кудри, очевидно, был неслучаен. Талантливый и перспективный оперативник уже имел опыт работы против украинского националистического подполья во Львове. С другой стороны, будучи по национальности украинцем и кадровым офицером НКГБ [a не секретным агентом], до войны не работавшим в Киеве, Кудря соответствовал всем основным требованиям выдвигаемым к потенциальному резиденту19.
Иван Кудря в форме лейтенанта госбезопасности.
(ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.1)
Оперативная легенда позиционировала “Максима” в качестве “Ивана Даниловича Кондратюка,” учителя украинского языка из г. Мерефа в Харьковской области, сына репрессированного священника, который в конце учебного года якобы приехал в Киев к своей невесте и, будучи убежденным украинским националистом, решил не эвакуироваться и дождаться немцев. Легенда подкреплялась поддельными документами на имя Кондратюка, медицинской справкой об освобождении от воинской службы и самой “невестой,” Марией Ильиничной Груздовой (псевдоним “Ост”).
Завербованная в качестве агента секретно-политическим Управлением НКВД УССР в 1937 г., Груздова работала учительницей украинского языка и имела широкий опыт агентурной работы в среде украинской интеллигенции еще до начала войны20. Всего лишь 28 лет отроду, Мария была привлекательной молодой женщиной, инициативной и с сильным характером. Знакомые отмечали ее боевитость, а официальные документы НКГБ описывали “Ост” как серьезного и ценного агента, готового выполнять любые задания и выражавшего гордость за оказываемое ей доверие. Такая характеристика сама по себе представляет немалый интерес, учитывая, что женщину завербовали в годы “Большого террора” на основании компрометирующих материалов (Ее первый муж, преподаватель Киевского университета и начинающий писатель, подвергся аресту и был расстрелян в 1938 г.)21. Парадоксальным образом, именно эта деталь биографии Груздовой рассматривалась кураторами НКГБ как одна из причин ее эффективности в роли агента. Статус пострадавшей от политических репрессий поневоле вызывал доверие и сочувствие со стороны оппонентов советской власти в ее окружении. Широкие связи ее первого мужа были особенно полезны в контексте агентурной разработки украинской интеллигенции в 1930-е годы. Кроме того, после начала нацистского вторжения, Груздова принимала участие в агентурной разработке “Пораженцы,” результатом чего явились аресты и расстрелы около 30 киевлян, в вину которым ставились про-немецкие настроения и шпионаж22. Во время оккупации, Груздова продолжит использовать свой женский шарм и идентичность “жертвы сталинских репрессий,” что кроме прочего позволит ей получить доступ к некоторым видным коллаборационистам и добиться определенных материальных привилегий для себя и для своего “мужа”—“Кондратюка.”
Складывается впечатление, что вначале “Максим” должен был полагаться в своей работе главным образом на четырех офицеров 3 спецотдела НКГБ/НКВД УССР (наружное наблюдение). Двое из них должны были поселиться на улице Короленко [теперь ул. Владимирская], в доме напротив здания бывшего НКВД УССР, и оттуда осуществлять постоянное наблюдение за штаб-квартирой СД, с целью установления ее официальных сотрудников и секретных агентов. Двое других офицеров должны были осуществлять наружное наблюдение на улице23 Но в период подготовки, когда Кудря уже встречался с готовящимися офицерами на конспиративной квартире, один из 30 агентов 3-го спецотдела исчез, тем самым вызвав опасения возможного провала. Похоже именно в тот момент было принято решение эвакуировать всю группу 3-го спецотдела24. В материалах резидентуры об этих сотрудниках НКГБ больше не упоминается.
Кроме того, в течении июля и августа Кудря получил контактную информацию (адреса и пароли) нескольких секретных агентов (“Толев,” “Волин,” “Коваленко” и “Терпелиха”), с которыми он мог установить контакт в случае невозможности выполнения основного задания с помощью имеющихся у него ресурсов25. Агенты “Рыбак” и “Малый” были содержателями конспиративных квартир. Именно секретные агенты должны были стать основными ресурсами Кудри после эвакуации офицеров 3-го спецотдела. Материалы дела-формуляра указывают на то, что, за исключением агента “Терпелихи,” большинство секретных сотрудников были мужчинами среднего и пожилого возраста, с различными историями взаимоотношений с советской властью. В то время как некоторые раньше были активными оппонентами коммунистического режима, другие, несомненно, являлись советскими лоялистами. В соответствии с заданиями, которые ставились перед группой Кудри, большинство агентов принадлежали к интеллигенции и уже давно принимали участие в кампаниях политического надзора за населением. Примечательно, все они были агентами III (секретно-политического), а не I (разведывательного) Управления, с которым был аффилирован сам Кудря и которое отвечало за создание резидентуры. Если такая модель получила значительное распространение, а это выглядит именно так, то можно утверждать, что границы между внешней разведкой и операциями по обеспечению внутренней безопасности фактически рухнули после начала войны и оккупации значительной части “советской территории” войсками Третьего Рейха и его союзниками. Об этом же говорит, и выделение осенью 1941 г. из I управления НКВД 2-го особого отдела и его конечная реорганизация в IV (разведка, диверсии и терроризм) Управление, деятельность которого была направлена исключительно на оккупированные территории СССР и восточно-европейских государств.
Павел Головченко (“Толев”), к примеру, был кандидатом химических наук. В 1934 году его арестовали как бывшего боротьбиста [одна из украинских социалистических партий в годы “Гражданской войны”], но освободили после вербовки в качестве секретного агента. В 1930-e годы Головченко разрабатывал участников антисоветских политических партий и “антисоветских элементов” в научных кругах Киева. Кураторы НКВД характеризовали его как дисциплинированного, инициативного агента, которого можно было использовать в разведывательных целях и для осуществления химических и биологических диверсий26.
56-летний профессор мелиорации Николай Товстолес (“Малый”) происходил из дворянства. Его дядя, бывший крупный землевладелец, попал под каток репрессий в 1938 г. Сам “Малый” в прошлом служил в царской и Добровольческой армии Генерала Деникина. Более того, в период “Гражданской войны” Товстолес командовал расстрелом командира Красной армии, о чем он сообщил органам госбезопасности в процессе вербовки в 1929 г. В 1930-е гг. Товстолес информировал НКВД об “антисоветских элементах” в своем окружении. Многие из этих людей подвергнутся репрессиям. В официальной характеристике отмечалось, что агент “Малый” не чувствовал себя в безопасности и постоянно подчеркивал свою лояльность. Очевидно, у него неплохо получалось, так как в сети секретных агентов он оставался и в послевоенные годы, до глубокой старости. Задачи Товстолеса в оккупированном Киеве ограничивались сбором разведывательных данных и предоставлением, в случае необходимости, укрытия человеку, который назовет правильный пароль. Кудря знал Товстолеса в лицо 27.
Для сравнения, преподаватель черчения в авиационном институте Иван Никитин (“Волин”) всегда был энтузиастом советской власти. Характеризующийся как волевой и честный, он сразу же согласился остаться на оккупированной территории и вроде бы попросил связать его с надежным человеком28.
Содержатель конспиративной квартиры Емельян Тарахкало (“Рыбак”) до войны был депутатом Киевского горсовета. Его квартира использовалась III Управлением НКВД УССР для встреч с секретными сотрудниками с 1940 года 29.
Подобно Марие Груздовой, “ценный агент” “Терпелиха” участвовала в разработках “анти-советских элементов” в июле-августе 1941 г. Связаться с “Терпелихой” можно было с помощью двух паролей. Первый был сигналом для предоставления разведывательных данных. Второй следовало использовать для получения укрытия30.
Но до поры времени ни резидент ни другие участники резидентуры не должны были знать секретных агентов. Резидент мог установить контакт с ними исключительно на конспиративных квартирах, лично или через других агентов, используя пароль в обоих случаях. Со своей стороны, агенты не должны были знать настоящее имя и местопроживание резидента. В случае невозможности пребывания на основной квартире, Кудря мог уйти в подполье и получить убежище на квартирах агентов “Рыбака” и “Малого”31.
В то время как Груздова действовала в качестве прикрытия для “Максима,” а агенты должны были собирать разведывательные данные, связь резидентуры с НКВД УССР находилась в зоне ответственности Константина Емца (“Романчук”), радиста 2-го спецотдела, который прибыл в Киев из Днепропетровска в августе 1941 г. Рация и питание к ней хранились на квартире 60-летнего Евгения Линкевича (“Дед”). Афанасий Кравченко (“Клименко”), бывший радист Управления НКВД во Львовской области выполнял функции связного между резидентом и радистом. Правила конспирации предполагали, что последние не должны были знать адреса друг друга. Никому из участников резидентуры, кроме радиста Емца, не полагалось знать месторасположение рации32.
Ну и наконец, материалы дела-формуляра указывают на то, что в сентябре и октябре 1941 г. Кудря поддерживал контакт по крайней мере с двумя офицерами I Управления НКВД УССР, которые фактически не являлись участниками резидентуры. Речь о младшем лейтенанте госбезопасности Константине Пименове (“Ясный”) и о сержанте госбезопасности Иване Писковом (“Днипро”). Эти офицеры появились в Киеве в конце июля 1941 г. До этого они несколько недель собирали разведывательные сведения военного и политического характера в оккупированном Житомире. Их задачи в оккупированном Киеве были в целом похожими, хотя теперь они еще и должны были помогать Кудре33. “Ясный” и “Днипро” ушли из Киева 9 октября 1941 г., получив разрешение Кудри, после того как соседям по дому стало известно о связи кого-то из них с НКВД. Пименов и Писковой стали первыми кому удалось доставить информацию от “Максима” в НКВД УССР (ноябрь 1941г.)34.
Важно отметить и то, что резидентура “Максим” была только одной из многих разведывательно-диверсионных групп в оккупированном Киеве в сентябре 1941г. В настоящее время автору известно по крайней мере о двух других резидентурах I Управления НКВД УССР (“Александров” и “Петренко”), о резидентуре “Михайлов” будущего IV Управления НКВД СССР и по крайней мере о трех резидентурах III Управления НКВД УССР (“Левко,” “Литератор” и “Гауптман”). Своими группами располагало и II (контрразведывательное) Управление НКВД УССР35.
К концу 1941 г. общее число разведывательно-диверсионных и организационно-диверсионных групп в оккупированных областях Украины достигало 370 (почти 4,000 агентов). Кроме того, за линией фронта действовали около 1,500 агентов, вроде “Ясного” и “Днипра,” которые выполняли конкретные задания, но не были частью резидентур36. По некоторым данным, за весь период войны, советские разведывательные и контрразведывательные органы оставили или выбросили на оккупированные территории бывшего СССР и за его пределы более 2,000 групп (около 15,000 агентов)37.
Картина еще больше осложнялась присутствием разведывательных структур Главного Разведывательного Управления Генерального штаба и НКВД СССР. Последние действовали в том числе и в оккупированных областях Украины (например, в Киеве, Одессе и Николаеве). Вспомогательная инфраструктура партизанских отрядов и коммунистическое подполье, созданные с помощью органов госбезопасности, составляли другие элементы скрытого присутствия советского государства на оккупированной территории. При этом, границы между разными структурами не были четко обозначены38. Собственно, важным заданием некоторых резидентур НКГБ/НКВД было теневое формирование ядра будущих партизанских отрядов и подпольных групп39. В любом случае, разведывательно-диверсионные и организационно-диверсионные группы НКГБ/НКВД разнились в плане состава и стоящих перед ними заданий. Материалы относящиеся к деятельности некоторых из этих групп до сих пор остаются засекреченными даже в Украине.
Число разведывательных сетей, конечно, не было постоянным в течении войны. Они также не распределялись равномерно по всей территории. Ограниченные ресурсы органов госбезопасности, собственно как и ресурсы оппонентов, вероятно, концентрировались главным образом в больших городах, на важных промышленных предприятиях или основных транспортных узлах40. С другой стороны, молниеносная оккупация значительной части СССР в течении 1941 г. сделала невозможной подготовку подпольных структур в целом ряде регионов. Высока вероятность и того, что точно так же как и партизанские отряды и подпольные организации коммунистической партии, некоторые разведывательные сети НКГБ/НКВД прекратили свое существование в результате отступления на восток офицеров и утраты связи центра с секретными агентами. Некоторые группы были уничтожены германскими спецслужбами уже в первые месяцы оккупации. Погибали группы и позднее, причем в некоторых случаях вскоре вскоре после выброски за линию фронта41. Наиболее сложной ситуация была в западных областях Украины. Там даже в 1943-1944 гг. советские спецслужбы были вынуждены использовать рейдовые партизанские соединения в качестве прикрытия для оперативных групп НКГБ—несомненно не только из-за степени отдаленности от советской территории, но и в силу более слабого организационного присутствия до войны, неблагоприятной политической среды, трудностей легализации оперативников прибывающих из-за пределов региона, и, наконец, в виду деятельности украинского националистического подполья. Оперативные группы не только сами занимались сбором разведывательных данных, но и нередко создавали разведывательные резидентуры в городах42.
Нет ничего удивительного в том, что осуществлять разведывательную деятельность было легче в районах приближенных к советской территории, где к тому же легально проживало и большое количество секретных агентов и советских лоялистов, которые в случае необходимости могли оказать помощь эмиссарам из центра (Сталино, Ворошиловград, Харьков, Киев и другие города в восточной, центральной и южной части Украины). Другими словами, географическое распределение разведывательных сетей в Украине отличалось от расположения партизанских отрядов, которые с конца 1941 г. и вплоть до конца 1942 г. действовали только в лесных сельских районах Черниговской и Сумской областей. Большинство же советских партизанских отрядов оперировали в прилегающих районах Белоруссии, центральной и северо-восточной России43. Несмотря на значительные потери, новые резидентуры создавались постоянно из числа агентов, перебрасываемых через линию фронта пешком или на парашютах44.
Захваченная советская парашютистка, район Днепропетровска, 1943г. (Коллекция ЦДКФФФАУ)
По мнению автора, об этих группах не стоит думать как об устойчивых, самодостаточных структурах, полностью лишенных инициативы и связей с социальной средой, даже если их участники были в принципе связаны жесткими институциональными нормами и были обязаны соблюдать принципы конспирации. Хотя многие разведывательные сети состояли из устойчивого ядра, резидент мог также вербовать новых агентов для выполнения конкретных заданий или использовать агентов подконтрольных центру или связанных с другими резидентурами. Руководители советской разведки даже подчеркивали инициативность, решительность и способность к самостоятельной работе в быстро меняющихся условиях в качестве атрибутов успешных резидентов45. Важно отметить и то, что хотя разведывательные резидентуры нередко создавались под конкретные цели и могли существовать относительно недолго, некоторые агенты находились в централизованной сети в течении десятилетий и принимали активное участие в разработке антисоветских сообществ еще в 1920-е и 1930-e гг.46
Многое указывает на то, что на фоне других групп, руководство НКВД/НКГБ придавало большее значение резидентуре “Максим,” даже при том, что сам Кудря занимал относительно невысокую должность. Такие выводы можно сделать из участия в формировании и подготовке резидентуры высокопоставленных функционеров советских спецслужб (что не являлось общепринятой практикой). К примеру, оперативный план, подготовленный Кудрей в июле 1941 г., был подписан тогдашним Наркомом Госбезопасности УССР Павлом Мешиком. Мария Груздова позднее упоминала участие в подготовке не только Мешика, но и будущего главы ведомства, Сергея Савченко. Нет никаких сомнений в том, что летом 1941 г. Кудря не единожды встречался с обоими функционерами. Собственно встречи с наркомом удостоился даже Евгений Линкевич, роль которого ограничивалась содержанием конспиративной квартиры, где хранилась рация47. Савченко продолжал активно интересоваться судьбой группы и после ее провала в июле 1942 г.
Такие заметные факты никак не отражаются в важной монографии российского исследователя Вениамина Глебова, который скорее подчеркивал неопытность Кудри и некритически воспринял утверждения Павла Судоплатова о том, что группу “Максима” готовила его жена, Эмма Судоплатова (Каганова)48. Исходя из того, что Судоплатова была экспертом по другим вопросам, Глебов заключил, что подготовка группы была очень поверхностной. Если предположить, что утверждение Судоплатова соответствовало действительности, то такое противоречие можно объяснить следующим фактом. По некоторым сведениям, в 1940-1949 гг. Эмма Судоплатова преподавала в Высшей Школе НКВД в Москве и нельзя исключить возможность, что она принимала какое-то участие в подготовке группы49. Но это никаким образом не отражено в материалах дела-формуляра. Зато официальные документы указывают на активное участие в подготовке агентов и курьеров со стороны целого ряда руководителей Управлений НКВД УССР—Николая Сурыгина (2-й спецотдел, позднее IV Управление), Павла Дроздецкого (III Управление) и Валентина Леонова (I Управление).
Другим свидетельством относительной значимости резидентуры “Максим” были последующие попытки со стороны начальника IV Управления НКВД СССР, Павла Судоплатова, использовать группу Кудри для подготовки ликвидации Рейхскомиссара Украины Эриха Коха (весна 1942 г.)50. Ну и наконец, расследование обстоятельств провала разведывательной сети осуществлялось Следственным Управлением по Особо Важным Делам НКВД СССР. Курировал процесс сам Нарком Госбезопасности СССР Всеволод Меркулов51.
Подготовка
Создавая подпольную организацию в течении июля и августа 1941г., руководители НКВД УССР точно предугадали, что потенциальное изменение политического режима в корне трансформирует местный политический ландшафт. Конечно, опыт первых недель оккупации в западных регионах говорил о том, установление оккупационного режима не только повлечет за собой уничтожение символов советского строя, массовые убийства коммунистических функционеров и евреев и беспощадную экономическую эксплуатацию территории, но и откроет публичное пространство для местных противников советской власти52. Более того, этно-политическая иерархия, вырисовывающаяся в процессе геноцидального переустройства политического ландшафта нацистами и их местными союзниками создавала относительные преимущества для некоторых групп населения. В оккупированных областях Украины, такие группы охватывали в первую очередь этнических немцев (Volksdeutsche) и анти-советски настроенных украинцев—a не этнических украинцев как таковых (более широкая категория) или участников различных националистических организаций (более узкая категория)53. Поэтому нет ничего удивительного в том, что оппоненты советской власти заняли многие руководящие должности в местной администрации, вспомогательной полиции, экономических организациях и культурных институциях.
Это было особенно заметно в Галиции и на Волыни, где, в борьбе за реализацию своей концепции “Национальной революции” бандеровское крыло Организации Украинских националистов не только подняло вооруженное восстание против советской власти, с помощью германских спецслужб, но и попыталось подмять под себя местные органы власти еще до прибытия немецких войск54.
Цели ОУН-Б были понятны—создать функциональный административный аппарат и таким образом поставить немцев перед свершившимся фактом украинской государственности. Собственно, националисты продолжали придерживаться этой стратегии даже после того как представители оккупационной власти отказались признать самопровозглашенное правительство Ярослава Стецько и арестовали некоторых лидеров организации. Кроме того, летом и осенью 1941 г. оба крыла ОУН предпринимали систематические усилия для расширения своего влияния за пределами своих традиционных опорных пунктов в Галиции и на Волыни. Эти факты в целом хорошо известны историкам55.
Куда меньше известно о том, что украинские националисты добились определенного успеха и в некоторых районах центральной Украины, где советские претензии на легитимность всегда были проблемными и где националисты могли найти сторонников в среде местных оппонентов советской власти56. На этом фоне особенно выделялись город Киев и многие села современных Киевской и Черкасской областей57. За 20 лет до этого эта местность, конечно, была основной опорой Украинской Народной Республики и многочисленных крестьянских восстаний.58 Последовавшие за ними раскулачивание, рукотворный голод и массовые репрессии 1937-1938 гг. были все еще свежи в памяти многих жителей.59 Собственно, многих коллаборационистов в Киевском регионе можно было с полной справедливостью охарактеризовать не только как оппонентов советской власти, но и как жертв коммунистического режима. Малочисленные подпольные организации ОУН-Б и ОУН-М появились даже на востоке и юге Украины—в Днепропетровске, Полтаве, Харькове, Сумах, Херсоне, Сталино и некоторых других местах60.
Участники панахиды на могиле одного из лидеров Холодноярского восстания В.Чучупака, одна из многочисленных антисоветских коммемораций в период оккупации. с.Мельники, Чигиринского района, Черкасская область, 1942 г. (Коллекция ЦДКФФФАУ)
Немцы отвернулись от украинских националистов и их сторонников уже осенью 1941 г. и периодически будут их преследовать в течении всего периода оккупации. В конечном итоге, сотни националистических активистов в различных частях Украины подверглись арестам и погибли в застенках СД61. Многие вернулись в Галицию, перешли в подполье, серьезно ограничили свое самовыражение, а, в некоторых случаях даже попали под влияние советских партизан62. Но по крайней мере летом и осенью 1941 г., антисоветские украинцы, занимавшие руководящие должности в административном и полицейском аппарате, независимо от их организационных связей, несомненно пользовались высоким социальным статусом и привилегированным доступом к дефицитному ресурсу (рабочим местам, продуктам питания, квартирам). Символическими маркерами престижа и принадлежности к статусным сообществам некоторое время выступали публичное использование украинского языка, включение в повседневную речь немецких слов, специфические формы обращения (“пан” против советского “товарищ”), эксплицитные упоминания “жидо-коммунистического режима” в публикациях и обычных разговорах, ну, и наконец, публичные демонстрации стереотипных атрибутов украинской идентичности, вроде традиционных вышиванок и усов63. Группе “Максима” предстояло проникнуть внутрь вышеупомянутых социальных сообществ.
Летом 1941 г. Иван Кудря и Мария Груздова, конечно, не могли знать многих фактов, которые сейчас являются достоянием общественности. Тем не менее, нет никаких сомнений в том, что они прекрасно понимали правила дискурсивной игры и, теоретически, занимали удобные позиции для того, чтобы расширить связи Груздовой и секретных агентов и получить доступ к важной информации о деятельности германских спецслужб, Организации Украинских националистов, и местных коллаборационистов. Но, как нередко случается, дела пошли не так, как планировалось.
Подготовка группы была интенсивной, хоть и поспешной и несовершенной, и включала в себя целый ряд мероприятий. Легенда Кудри, к примеру, опиралась не только на персональные нарративы и сфабрикованные документы, но и на любовные письма, которые “Кондратюк” якобы написал Груздовой до войны. Кроме того, чтобы лучше устроить резидента и закрепить его антисоветскую репутацию, была проведена небольшая спецоперация. Сосед Груздовой, бывший “кулак” Яков Цмех очень боялся, что его призовут в армию. Груздова предложила ему свою помощь. Чекисты организовали освобождение Цмеха от военной службы по состоянию здоровья. Самому же Цмеху Груздова сказала, что его комиссовали с помощью работника обкома, которого сосед раньше видел у Груздовой. Вселившись в квартиру “невесты” за несколько недель до прибытия немцев, “Кондратюк” быстро установил доверительные отношения с Цмехом на основании “разделяемых” антисоветских убеждений64.
Другими элементами подготовки являлись создание материальной базы резидентуры на квартире Груздовой; личные встречи “Максима” с будущими участниками резидентуры; подготовка радиостанции и конспиративной квартиры для хранения оборудования, оружия и печатной машинки; тайная подготовка квартир для радиста, связного и курьеров; идентификация и удаление из Киева “антисоветских элементов” знакомых с резидентом (Кудря и Груздова принимали активное участие в этом процессе) 65. Ну и наконец, незадолго до оставления Киева советскими войсками, Кудря перестал появляться в НКВД УССР, обзавелся вышитой рубашкой, отрастил усы и изменил свою внешность.
В следующей части, мы рассмотрим детально события после потери основной базы резидентуры в результате серийного подрыва зданий в центре Киева (Груздова проживала на улице Институтской, в т.н. Доме Гинзбурга). Факт потери резидентурой “Максима” не только большей части своих материальных ресурсов, но и контактной информации секретных агентов должен положить конец спекуляциям об участии группы в фактическом уничтожении Крещатика и прилегающих улиц, которые с подачи еще советских авторов продолжают циркулировать в популярных публикациях66. Имеющиеся в наличии свидетельства говорят о том, что взрывы скорее всего были организованы диверсионными подразделениями Красной армии и другими группами НКВД (в частности участниками резидентуры “Михайлов” IV Управления НКВД СССР, с которыми “Максим” и его агенты еще не раз пересекутся)67. В этом контексте, эпизод с потерей квартиры Груздовой скорее иллюстрирует полную дезорганизацию и отсутствие координации между разными сегментами аппарата госбезопасности накануне поспешного отхода советских войск из Киева68. Повторим еще раз: диверсионные группы НКВД СССР осуществили подрыв здания, которое использовалось руководством НКВД УССР в качестве основной базы для одной из своих самых ценных разведывательных резидентур (!).
Другой неудачей на подготовительной стадии стал выбор радиоприемника. Как позже свидетельствовали Емец и Кравченко, офицер 2-го спецотдела Николай Кобушко, который отвечал за подготовку радиостанции, выбрал радиопередатчик с питанием от батареи, а не от электрической сети—отчасти потому что он не знал как лучше, отчасти потому что соответствующего оборудования просто не было в наличии. И как только батарея перестала работать в неблагоприятных условиях хранения, рация вышла из строя и группа осталась без связи с центром69. Другие офицеры неосмотрительно организовали жилье для пар Пименова/Пискового и Кравченко/Емца в одних и тех же жилых домах. Невероятно, но факт, они сделали это будучи в форме НКВД, таким образом создав почву для распространения слухов о том, что новые жильцы были агентами советских спецслужб70.
НКВД также не снабдил агентов достаточным количеством ресурсов (будь то продукты питания или деньги) и не сумел удалить из Киева всех людей, которые знали Кудрю и других кадровых офицеров. Не удалось им и в достаточной мере изолировать “Максима” от коллег, которые не участвовали в подготовке резидентуры. Многие офицеры не только знали Кудрю лично но и были осведомлены о том, что он будет оставлен в Киеве со специальным заданием71.
Время покажет, что радисты Емец и Кравченко, возможно технически и хорошо подготовленные специалисты, совершенно не годились для подпольной работы. Они регулярно нарушали инструкции, действовали не в соответствии со своими легендами, вступали в связь с местными антисоветски настроенными женщинами и даже поддерживали отношения с коллаборационистами, проживавшим по соседству. Неудивительно, что скоро они привлекли к себе внимание германских полицейских структур72.
Человеческий фактор и материальные трудности серьезно усложнят работу резидентуры. Собственно, их суммарное влияние могло оказаться достаточным для провала. Такие неудачи, однако, оказались особенно разрушительными на фоне действия системных факторов проистекавших из советских военных поражений к востоку от Киева во второй половине сентября 1941 года.
1 О декоммунизации: John-Paul Himka, “Legislating Historical Truth: Ukraine’s Laws of April 2015,” Ab Imperio Network Blog, 21 April 2015 (http://net.abimperio.net/node3442); Oxana Shevel, “The Battle for Historical Memory in Postrevolutionary Ukraine,” Current History 115 (783), 258-263.
2 Советский аппарат госбезопасности претерпел несколько реорганизаций в годы Второй мировой войны. C февраля по июль 1941г. и с апреля 1943 г. по 1953г. Разведывательное управление структурно входило в Народный Комиссариат (после 1946 г. Министерство) Государственной безопасности (НКГБ/МГБ). С июля 1941 по апрель 1943 г. оно было подразделением в составе Главного Управления Государственной Безопасности Народного Комиссариата Внутренних Дел (ГУГБ НКВД). Структура дублировалась на республиканском уровне. В своей работе я буду использовать оба термина, в зависимости от времени событий.
3“Стенограмма беседы с тов. Груздовой М.И., прибывшей из гор. Киева,” 6 мая 1943 (Центральный Государственный Архив Общественных Объединений Украины [дальше по украинской аббревиатуре ЦДАГОУ], ф.1, oп.22, спр.14, aрк.12-125).
4 См., например, обзор, подготовленный в конце 1963г. тогдашним председателем КГБ УССР, В.Никитченко (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.13, арк.6). В 1976г. Материалы резидентуры “Максим” и оперативной группы “Удар” были запрошены начальником Высших курсов военной контрразведки КГБ СССР с целью их последующего использования в учебном процесс (Там же, т.11, арк.320). Интересен ответ заместителя председателя КГБ УССР, В.Мякушко. Выслать материалы резидентуры “Максим” якобы не было возможности так как они использовались в рамках подготовки к празднованию 60-й годовщины органов госбезопасности. Материалы же оперативных групп под названием “Удар,” каковых было целых три, были признаны непригодными для использования в обучении, поскольку ни одна из групп не показала эффективности на оккупированной территории (Там же, арк.321-323).
5 IV Управление НКГБ/НКВД было тесно связано с I Управлением (внешняя разведка). Уже в первые дни войны, руководство НКГБ выделило из I Управления т.н. Особую Группу, которая в октябре 1941г. была реорганизована во 2-й спецотдел, а последний вскоре трансформировался в IV Управление (разведка, диверсии и терроризм). Деятельность IV Управления ограничивалась оккупированными территориями СССР и государств восточной Европы.
6 О немецкой политике и о ситуации в Киеве: Christian Gerlach, Krieg, Ernährung, Völkermord (Hamburg: Hamburger Edition, 1998); Karel Berkhoff, Harvest of Despair: Life and Death in the Reichskomissariat “Ukraine” (Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 2004), Глава 7.
7ГДА СБУ, ф.60, спр. 86699, 18 томов.
8 Там же, ф.5, спр.13414, 2 тома.
9 Вениамин Глебов, Война без правил. Преданный резидент (Москва: Яуза, 2005).
10 Следствие по делу Груздовой велось Следственным Управлением по особо Важным делам НКГБ СССР (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.3, арк.83-84).
11Насколько я могу судить, существовали определенны принципы хранения организационных документов. Как правило, документы органов государственной безопасности содержались в архивах организаций, которые их генерировали (центральные республиканские, краеые и областные аппараты ЧК/ГПУ/НКВД/НКГБ/МГБ/КГБ и их организации-преемники). Исключение составляли архивно-следственные дела. Их хранили главным образом в архивах управлений госбезопасности, по месту рождения арестованного или осужденного лица. В то же время, из-за большого количества делопроизводств в послеоккупационный период, следственные дела нередко перемещались между разными территориальными управлениями госбезопасности и, возможно, не всегда возвращались.
12 Во время моего последнего раунда исследовательской работы в ОГА СБУ в конце 2019г., фонд архивно-следственных дел был временно недоступен для исследователей и я не смог получить доступ к конкретным делам, даже если они и имеются в архиве и доступны исследователям, что в данный момент не есть очевидным фактом.
13Архивно-Следственные дела служили основным источником для ряда заметных работ: Hiroaki Kuromiya, The Voices of the Dead: Stalin’s Great Terror in the 1930s (New Haven and London: Yale University Press, 2007); Lynne Viola, Stalinist Perpetrators on Trial: Scenes from the Great Terror in Soviet Ukraine (New York: Oxford University Press, 2017).
14 Груздова и курьер НКВД СССР, Анатолий Трусов, после возвращения в Москву, некоторое время проживали в гостинице и их контакты с другими сотрудниками госбезопасности были сильно ограничены (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.1, арк. 407oб, 438).
15 См., напр., “Справка по делу киевской резидентуры НКВД УССР ‘Максима’,” июль 1943 (Там же, т.9, арк.18-31).
16 О конкуренции Сергея Савченко с Василием Сергиенко и другими высокопоставленными функционерами можно сделать вывод на основании материалов расследования обстоятельств при которых группа Сергиенко оказалась в окружении в районе Киева, которое сопровождалось поиском компрометирующих материалов на заместителя Сергиенко, Крутова. Кроме всего прочего, Крутову ставилось в вину то, что он в свое время неосторожно связал резидента “Михайлова” с офицером НКВД, которого позднее завербовали немецкие спецслужбы (ГДА СБУ, ф.13, оп.1, спр.410, арк.139-146).
17“План создания и работы нелегальной резидентуры НКГБ УССР в г.Киеве на случай занятия последнего немецкими войсками,” июль 1941 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.1, арк.1-14).
18 Такое утверждение содержится в мемуарах Павла Судоплатова: Победа в тайной войне, 1941-1945 годы (Москва: Алгоритм), 210.
19“План агентурно-oперативных мероприятий по использованию агента ‘Ост,’” июль 1941 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.4, арк.113, 113 об.).
20 O секретно-политическом отделе: Вадим Золотарьов, Секретно-полiтичний вiддiл ДПУ УСРР: справи та люди (Харкiв: Фолio, 2007).
21 O политическом надзоре и репрессиях украинской интеллигенции в 1920-е и 1930-е годы: Василь Даниленко, ред., Українська iнтелiгенцiя i влада. Зведення секретного вiддiлу ДПУ 1927-1929 (Київ: Темпора, 2012); Володимир Пристайко i Юрiй Шаповал, Михайло Грушевський I ГПУ-НКВД. Трагiчне десятилiття: 1924-1934 (Kиїв: Видавництво “Україна,” 1996); Олександр Безручко, Невiдомий Довженко (Київ: “Фенiкс,” 2008); Петро Кулаковський i Юрiй Шаповал, Остання адреса: до 60-рiччя соловецької трагедiї (Київ: Видавництво “Сфера,” 1997-1999), 3 томи.
22“Специальное донесение по делу ‘Максима’,” декабрь 1941 (ГДА СБУ, г.60, спр.86699, т.1, арк. 15-18); “План агентурно-oперативных мероприятий по использованию агента ‘Ост’” (Там же, т.4, арк.113). Репрессии в Киеве носили достаточно широкий характер. Только с 21 по 28 июля 1941 г. органы госбезопасности арестовали 671 жителя столицы. К 8 августа цифра перевалила за пять с половиной тысяч: Тамара Вронська, Тетяна Заболотна, Анатолiй Кентiй, Сергiй Кокiн, Олександр Лисенко i Тетяна Пастушенко, ред., Вiйна, влада, суспiльство, 1939-1945. За документами радянських спецслужб та нацистської окупацiйної aдмiнiстрацiї (Kиїв: Темпора, 2014), 35-36.
23“План создания и работы нелегальной резидентуры НКГБ УССР в г.Киеве на случай занятия последнего немецкими войсками,” июль 1941 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.1, арк.2-14).
24 Протокол допроса Людмилы Пащенко, 25 декабря 1943 (Там же, т.7, арк.206).
25“План создания и работы нелегальной резидентуры” (Там же, т.1, арк.8-10). Кудря также получил полные установочные данные на агента “Быстрого.” Но незадолго до прихода немцев стало известно, что другие секретные сотрудники НКВД подозревали “Быстрого” в принадлежности к агентуре советских спецслужб. Кудря получил указания не связываться с “Быстрым”: "Справка,” 22 декабря 1941 (Там же, т.1, арк.42).
26“Справка на агента ‘Толева’,” без даты (Там же, т.1, арк.33-34).
27“Справка на агента 1-го отдела 3 Управления НКГБ УССР ‘Малый’”, без даты (Там же, т.1, арк.38-40). Личное дело агента “Малый” (Там же, ф.60, спр.26974, т.4).
28“Справка,” без даты (Там же, ф.60, спр.86699, т.1, арк.35).
29“Справка на содержателя конспиративной квартиры 3 Управления НКГБ УССР ‘Рыбака’,” декабрь 1941 (Там же, т.1, арк.36-37).
30“Справка на агента 5 отдела 3 Управления НКВД УССР ‘Терпелиха’,” январь 1942 (Там же, т.1, арк. 41).
31“План создания и работы нелегальной резидентуры” (Там же, т.1, арк.11).
32“Справка по делу Киевской резидентуры ‘Максима’”, 5 июля 1943 (Там же, т.4, арк.15-27[21]).
33“Доклад ‘Ясного’ и ‘Днепра’,”без даты (Там же, т.5, арк.1-4).
34 “Справка по делу киевской резидентуры НКВД УССР ‘Максима’,” июль 1943 (Там же, т.9, арк.18-31); “Доклад сотрудников НКВД УССР ‘Ясного’ и ‘Днепр’ о выполнении ими специального задания,” 18 ноября 1941 (Там же, т.1, арк.443-447).
35“Справка об адресах агентуры 1-го Управления НКВД УССР, оставленной в Киеве,” 3 декабря 1941 (Там же, т.5, арк.125); Материалы резидентуры “Левко” (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.18). Личное дела агента “Литератор” (Там же, спр.25792). Резидентура “Гауптман” умпоминается в документе “Справка на агента ‘Левко’”(Там же, спр. 86699, т.18, арк.3). Хотя агенты об этом и не знали, резидентура “Левко” пересекалась с резидентурой “Максим” через брата агента “Левко” —Евгения Линкевича (“Дед,” “Евгений”), который выполнял роль содержателя рации (“Агентурная справка,” 20 июня 1942 (Там же, спр.86699, т.18, арк.14).
37 Павел Судоплатов, Разведка и Кремль (Москва: ТОО “Гева,” 1996), 153.
38 Проходящий по делу резидентуры “Максим,” Иван Котляренко, к примеру, принимал участие в создании 43 диверсионных групп и партизанских отрядов (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.4, арк.143). По истории партизанского движения: John Armstrong (ed), Soviet Partisans in WWII (Madison: University of Wisconsin Press, 1964); Алексей Попов, НКВД и партизанское движение. Факты и документы (Москва: Ольма-Press, 2003); Kenneth Slepyan, Stalin’s Guerrillas: Soviet Partisans in World War II (University Press of Kansas, 2006).
39 Oдной из таких организационно-диверсионных групп была резидентура “Кен,” под руководством Виктора Лягина: “Докладная записка о подпольных большевистских организациях, действовавших в период оккупации в городе Николаеве,” 31 августа 1945 (ГДА СБУ, ф.60, спр.99607, т.2, арк. 39-59).
40 Нехватка квалифицированных разведчиков, возможно, заставила советское руководство освободить некоторых офицеров из лагерей (Глебов, Война без правил, 40). Павел Судоплатов утверждал, что создание разведывательных резидентур в Одессе и Николаеве диктовалось желанием контролировать ситуацию в черноморских морских портах и нарушить работу судостроительных заводов (Судоплатов, Победа в тайной войне, 209).
41О гибели в мае 194 2г. в районе с.Ново-Збурьевка, Голо-Пристанского района, Херсонской области разведывательной группы “Мститель” IV Управления НКВД УССР, под руководством А.Калина: “Отчет о деятельности партизанских отрядов, подпольных организаций и групп на территории Херсонской области в период немецко-фашистской оккупации, деятельность которых по разным причинам не была признана или отчеты их не рассматривались,” 2 октября 1962 (ДАХО, ф. п-3562, oп.2, спр.1, арк.3-16[11]. Материалы группы находятся в ГДА СБУ, ф.60, спр.28460.
42 Когда в начале 1943г. Командир партизанского соединения Александр Сабуров планировал рейд в Львовскую область в его штабе не знали действовали ли там какие-либо партизанские отряды. Не знали об этом и в Украинском штабе партизанского движения (ЦДАГОУ, ф.166, оп.2, спр.19, арк.18). Об использовании оперативных групп НКГБ на базе рейдовых партизанских соединений (ГДА СБУ, ф.60, спр.28442, 28443, 28461, 28478, 28479).
43Armstrong, Soviet partisans, 26.
44 Герой Советского Союза, Евгений Березняк, утверждал, что потери среди советских разведчиков были очень высоки ( https://www.youtube.com/watch?v=yi8FbIxHl2A ). В архивах СБУ сохранилось немало документов, свидетельствующих о том, что советские спецслужбы создавали новые резидентуры в оккупированном Киеве в течении всей оккупации. Одной из таких групп была группа “Связники,” возглавляемая Анатолием Трусовым. Агенты должны были установить связь с Кудрей и осесть в Киеве. Группа Павла Балычева появилась в столице Украинской ССР весной 1942г. (Протокол допроса Л. Пащенко, 25 декабря 1943 [ГДА СБУ, ф.60, спр. 86699, т.7, арк.206-214[210]. См. также доклад С.Савченко Павлу Судоплатову “О выброске в тыл противника резидентуры ‘Свет’,” 7 июля 1943 (Там же, спр.29974, т.2, арк.8-9); Резидентура “Тарас” (Там же, спр.28462); резидентура “Богунцы” (Там же, спр.28450); резидентура “Тайга” (Там же, спр.28748).
45 Письмо капитана г/б Виктора Лягина начальнику I Управления НКГБ СССР Павлу Фитину, июль 1941 (Там же, ф.60, спр.99607, т.13, арк.6-17).
46 К примеру, резидент “Левко,” Бронислав Линкевич, бывший член Украинской Социал-Демократической партии, сотрудничал с органами госбезопасности с 1925 года, с небольшим перерывом. Его жену, Веру Нарбут, завербовали в 1940 г. для разработки украинской интеллигенции (“План мероприятий по использованию агента ‘Левко’”, июль 1941 (Там же, спр.ф.60, спр.86699, т.18, арк.10-10oб.). См. также характеристики на агентов из резидентуры “Литератора” (Там же, спр.86699, т.1, арк. 95-99).
47“Доклад Линкевича Евгения Михайловича,” 12 декабря 1943 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.6, арк.265-272). См. также послевоенные воспоминания Линкевича (ЦДАГОУ, ф.59, оп.1, спр.778).
48Глебов, Война без правил, 186.
49 См. Биографическую заметку в книге с очень проблематичной тематической ориентацией: Михаил Тумшис и Вадим Золотарьов, Евреи в НКВД СССР. 1936-1938 гг. Опыт биографического словаря (Москва: Университет Дмитрия Пожарского, 2017).
50“Задание секретным сотрудникам ‘Днипро’ и ‘Ильенко’,” февраль 1942 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.1, арк.57-63).
51“Рапорт ‘По делу Груздовой Марии Ильиничны’,” февраль 1944 (Там же, спр.86699, т.9, арк.32-49).
52 Аналогичные истории можно обнаружить и в рассказах оппонентов советской власти: Улас Самчук, На бiлому конi. Спомини i враження (Вiннiпег, 1972); Дмитро Кислиця, Свiте Ясний. Спогади (Оттава, 1987).
53 Об этнических немцах на оккупированных территориях: Doris Bergen, “The Nazi Concept of ‘Volksdeutsche' and the Exacerbation of Antisemitism in Eastern Europe, 1939-45,” Journal of Contemporary History 29, No.4 (1994), 569-582; Wendy Lower, Nazi Empire-Building and the Holocaust in Ukraine (Chappel Hill: University of North Carolina Press, 2005), особенно глава 7; Eric Steinhart, The Holocaust and Germanization of Ukraine (New York: Cambridge University Press, 2015).
54 См. доклады низовых структур ОУБ-Б о формировании украинского государства в западных областях современной Украины: Зоряна Нагорняк, ред., Вiдновлення Української держави в 1941 р. Новi документи i матерiaли (Київ: Українська видавнича спiлка, 2001), 120-121. В своем письме лидеру ОУН-Б, Степану Бандере, краевой руководитель Иван Клымив утверждал, что ОУН-Б взяла под свой контроль формирование местных администраций в 187 из 200 районов западных областей Украины (Микола Кугутяк, ред., Український нацioнально-визвольний рух на Прикарпаттi. Документи i матерiaли [Iвано-Франкiвськ: КПФ ‘ЛIK, 2009], т.2, кн.1, 200). В Галиции мельниковцы смогли организовать админиcтрацию только в Рогатынском районе. Но уже в конце июля 1941 г. бандеровцы выгнали их и оттуда (Там же, 195).
55 О феномене походных групп ОУН: Зиновiй Матла, Пiденна похiдна група (Мюнхен: Наша книгозбiрня, 1952); Лев Шанковський, Похiднi групи ОУН (Мюнхен: Український самостiйник, 1958); Якiв Шумельда, “Похiд ОУН на Схiд,” в книге Кость Мельник, ред., На зов Києва: Український націоналізм в ІІ Світовій війні: збірник статей, спогадів і документів (Торонто: Видавництво ‘Новий Шлях,’ 1995), 75-95.
56 В 1941г. активисты ОУН из западных областей отмечали, что во многих селах Житомирской и Киевской областей еще проживали десятки ветеранов армии УНР и бывших участников крестьянских восстаний против советской власти (Володимир Сергiйчук, ред., Український здвиг (Київ: Українська видавнича спiлка, 2004-2005], Т.5, 32-35).
57“Доклад ‘Учителя’ и ‘Лилии’ о пребывании на оккупированной территории Украины (22 апреля-27 января 1943 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.1, арк.346-361).
58Володимир Лободаєв, Вільнокозацький рух в Україні 1917-1918рр.(Київ: Темпора, 2010); Володимир Щербатюк, "Селянський повстанський рух на Київщині 1917-1923. Сучасна історіографія проблеми," Український історичний журнал, No.3 (2010): 186-204; Іван Лютенко-Лютий, Вогонь з Холодного Яру. Спогади (Детройт: Hamtrack Printing1986); Юрій Горліс-Горліський, Холодний Яр. Спогади осавула 1-го куреня полку гайдамаків Холодного Яру (Вінниця: Державна Картографічна фабрика, 2011).
59 Демографические исследования указывают на то, что Киевская область была одной из наиболее пострадавших от голода 1932-1933 гг.: Omelian Rudnytskyi, Natalia Levchuk, Oleh Wolowyna, Pavlo Shevchuk and All Kovbasiuk, “Demography of a Man-Made Human Catastrophe: The Case of Massive Famine in Ukraine 1932-1933,” Canadian Studies in Population 42, No.1-2 (2015), 53-80. О деятельности ОУН в отдельных районах Киевской области и местных коммеморативных практиках: Oleksandr Melnyk, “Historical Politics, Legitimacy Contests, and (Re-) Construction of Political Communities in Ukraine During the Second World War” (PhD thesis, University of Toronto, 2016), глава 2.
60 См. напр. Володимир Нікольський, Підпілля ОУН-Б у Донбасі (Київ, 2001); Володимир Ковальчук, ОУН у Центральній, Південній та Східній Україні 1941-1950-ті рр.(Київ: ПП "Наталія Брехуненко," 2011); Геннадій Іванущенко, ред., ОУН-УПА на Сумщині (Київ: Видавнича спілка ім. Юрія Липи, 2006), 2 томи.
61 Василь Верига, Втрати ОУН в часi Другої Свiтової вiйни (Торонто: Новий шлях, 1991), 73-77.
62 Весной 1943 г. немцы арестовали Ивана Сарапуку, члена ОУН-Б и командира вспомогательной полиции в с.Медвин, Богуславского района. Освободившись из-под стражи, Сарапука вместе с группой единомышленников ушел в лес. Летом или осенью 1943 г. небольшой отряд националистов попал под влияние и был включен в состав партизанского соединения под командованием Ивана Хитриченко, который и сам недавно служил немцам. Сарапука, однако, оставался командиром Медвинского отряда вплоть до своей гибели в бою с немцами в конце 1943 г., несмотря на то, что всем было хорошо известно о его участии в расстрелах местных евреев. См. например, М.Харченко, “Пояснення про роботу Медвинського партизанского загону Богуславського району Кивської областi,” 5 июня 1945 (Государственный Архив Киевской области [ДАКО], ф. п-4, оп.1, спр.82, арк.195-200).
63“Доклад секретного сотрудника ‘Ильенко С.П.’ от…января 1943 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.2, арк.54-56); Мария Груздова, “Доклад о деятельности в период пребывания в г.Киеве (Там же, т.3, арк.60-73); Мария Груздова, “Руководство Киевской городской управы после вступления немцев в г.Киев 18.9.1941 года” (Там же, т.3, арк.76-80oб); Протокол допроса Бориса Головни, 11 февраля 1946 (Там же, ф.6, спр.699330-фп, арк. 128-129).
64 Груздова, “Доклад о деятельности” (Там же, т.3, арк.61).
65 Kудря якобы говорил Трусову и Расновской, что перед приходом немцев в Киев, он подал рапорт на имя заместителя наркома внутренних дел УССР, В.Сергиенко, с предложением убрать из Киева “антисоветских элементов,” которые ранее подвергались преследованию и могли выдать работников НКВД немцам: “Пребывание ‘Учителя’ и ‘Лилии’ в г.Киеве” (Там же, т.1, арк. 373-383 [374oб.]); Груздова также готовила списки своих знакомых, которых, по ее мнению, следовало удалить из Киева: “Доклад о деятельности” (Там же, т.3, арк.60).
66 См. напр. Дмитро Малаков, Отi два роки…У Києві при німцях (Київ: Видавничий дiм ‘Амадей’, 2002), 84, 95; Все такого рода утверждения уходят корнями к публикации отставного генерала КГБ Виктора Дроздова и журналиста Александра Евсеева (“Два года над пропастью,” 1963).
67Дмитрий Соболев говорил Марии Груздовой, что именно его люди осуществили диверсии в центре Киева (Протокол допроса М.Груздовой, 31 августа 1943 (ГДА СБУ, ф.86699, т.7, арк.1-18); То же самое следует из письма Виктора Карташова, руководителя резидентуры “Михайлов” Павлу Судоплатову (Глебов, Война без правил, 264). В 1964 г., уже после начала прославления резидентуры “Максим,” Иван Писковой заявил, что Соболев говорил о диверсиях в центре Киева и ему (“Отчет о работе в подполье в период Отечественной войны Пискового Ивана Митрофановича,” не позднее 17 января 1964 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.13, арк. 35-38[37]). Но свидетельство Пискового может быть примером мифотворчества. Такая важная информация должна бы, но не была отражена в более ранних показаниях данных им НКГБ после своего ареста в 1943 г.
68 Интересно, что, если верить Груздовой, и сам Кудря не думал, что здание взорвали диверсанты НКВД. Он якобы считал, что его бы поставили в известность заранее: “Доклад о деятельности” (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.3, арк.61). Плохая координация между НКВД УССР и НКВД СССР была очевидна и при подготовке резидентуры “Михайлов.” Как продемонстрировал В.Глебов, “Михайлову” и его людям пришлось обращаться в НКВД СССР, чтобы решать самые элементарные вопросы, вроде снабжения группы оружием, т.к. НКВД УССР не оказывал достаточной помощи московской группе (Глебов, Война без правил, 48).
69A.Кравченко и К.Емец, “Подготовка и практическая работа группы связи в г.Киеве,” 3 июня 1942 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.2, арк.85-86); Кобушко погиб в Киевском окружении в сентябре 1941 (Там же Т.16, арк.23 об.).
70“Доклад ‘Ясного’ и ‘Днепра’” (Там же, т.2, арк.1-2); “Пребывание ‘Учителя’ и ‘Лилии’ в Киеве” (Там же, т.1, арк.375).
71“Справка по делу Киевской резидентуры НКВД УССР ‘Максима’,” 15 июля 1943 (Там же, т.4, арк.15-27 [15-16]).
72 Протокол допроса К.Емца, 31 октября 192 (Там же, т.1, арк. 299-323).
