Ця стаття - основа доповіді, що була виголошена на конференції "Неоднозначне минуле. Радянський спадок крізь призму модернізації" Київ, 18 березня 2017 р. Українськомовний варіант статті дещо змінений і доповнений побачить світ в друкованому (паперовому) варіанті у збірнику матеріалів конференцій про радянську модернізацію, що готує H!storians.

Ярослава Тимощук в своих заметках путешественницы сравнила Гродно со Львовом: “так уже сталося, що всі красиві міста нагадують мені Львів — це як перше кохання, яке з тобою назавжди. У білоруському Гродно відразу впізнаєш улюблені риси: будинки пишаються своєю архітектурною розкішшю, тутешні мешканці володіють мистецтвом жити без поспіху, запах випічки витає над містом, вуличні музиканти створюють особливі мелодії для міста”¹.

      Для современного путешественника “открытие” нового города очень часто происходит через сравнение его с чем-то, что он уже хорошо знает (или по крайней мере, думает, что знает). Для украинского читателя такое сравнение (в понимании авторки текста) наверняка более понятно и призвано значительно “приблизить” Гродно, используя все возможные представления и стереотипы: “тут європейськість вживається із радянською спадщиною: ви будете ходити Старим містом із його церквами, костелами, історичними будинками з табличками «Каштоўнасць», минаючи вулиці Радянську, Соціалістичну чи Карла Маркса. Але разом із тим тут дається взнаки близькість до польського та литовського кордонів, тут відчувається дихання Європи”².

      Сопоставление Гродно со Львовом наверняка напрашивается “само собою”. Однако, стоит задать вопрос: почему? Близость Украины и Беларуси в самых разных контекстах наверняка искушает интеллектуала делать такие сравнения: два больших города на западных границах обеих стран, города с богатым историческим наследием, в какой-то степени с похожей судьбой в ХХ веке, состав жителей которых сменился радикально в течении последних 70 лет. Различий при этом хватает: Львов – однозначно больше и имеет большее влияние на культурные процессы в прошлом и настоящем, Гродно – меньше и в символическом поле белорусской культуры уступает Вильно в прошлом и Минску в настоящем. Второй вопрос, который возникает: какова роль советского наследия в истории Гродно? Украинская авторка лишь вскользь пишет о советских названиях улиц исторического центра, но при этом упоминает не наследие советской архитектуры, а именно сакральные здания более ранних эпох. Можно ли утверждать, что советское прошлое не заслуживает внимания современного исследователя, путешественника, жителя? Есть ли нечто общее в городах “западной полосы” Советского Союза, присоединённых окончательно к нему в конце Второй мировой войны? Можно ли говорить о некой особой “советскости” Гродно, Львова, Клайпеды или Выборга?

      Гродно со времён раннего средневековья играл значительную роль на балтско-славянском пограничье, был центром самостоятельного княжества, одним из важнейших стратегических центров Великого княжества Литовского и объединённой Речи Посполитой, резиденцией великих князей и королей, местом регулярного проведения сеймов Речи Посполитой, центром торговли и культурного обмена. Последние годы существования Речи Посполитой также связаны с Гродно: здесь проходил знаковый “Немой сейм” 1793 года и здесь жил последний король Станислав Август после своего отречения.Присоединение к Российской империи дало свои импульсы для развития города: статус губернского центра способствовал развитию торговли и промышленности, через город прошла первая на современной территории Беларуси железная дорога, однако город так и не получил высшего учебного заведения или такого вида общественного транспорта как трамвай. События первой половины ХХ века затронули город очень сильно: после немецкой оккупации в период Первой мировой войны Гродно стал на короткое время временной столицей Белорусской Народной Республики, затем был присоединён к возрождённой Польше в качестве уездного центра и уступал по своему развитию только воеводскому центру в Белостоке. В период Второй мировой войны и после неё Гродно претерпел трагическую смену большинства своих жителей  (знаковыми событиями были Холокост и выезд значительного числа горожан в Польшу в процессе послевоенных “репатриаций”) и в итоге стал областным центром Белорусской ССР.

      Советский период истории города начался в 1939 году и остался в памяти горожан как “первые Советы”, сменившись оккупацией нацистской Германией в 1941 году (с формальным присоединением города к III Рейху). Трёхдневная оборона города в сентябре 1939 года польскими добровольцами, полицией и жителями “вернулась” в исторический дискурс только в самом конце 1980-х годов и сейчас составляет важный момент в новом историческом дискурсе. Период 1939-1941 годов был коротким и не оставил в ткани исторического центра неких важных изменений. Разрушительные последствия Второй мировой войны и немецкой оккупации оставили более значительные следы и городское пространство таким образом было “освобождено” для последующих архитектурных и композиционных изменений советского периода.

      Советское прошлое города только в последнее десятилетие начинает привлекать исследователей. После восстановления независимости Беларуси в 1991 году большинство историков обращало внимание на те периоды, о которых было гораздо сложнее писать в связи с советской идеологией – особенно период Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, а также межвоенного времени.
      Временное отдаление от советского периода побуждает исследователей обращаться к нему всё чаще, прежде всего, чтобы зафиксировать его как можно более полнее. Авторы первой монографии города, изданной в ХХI веке уделили истории советского города значительное внимание, что указывает на важные изменения в историописании³.

      Советское прошлое можно изучать не только с помощью многочисленных письменных и печатных источников, воспоминаний, но также с помощью визуальных источников, которые зачастую выпадают из поля зрения исследователей. Профессиональная и любительская фотография в ХХ веке стала органичной частью повседневной жизни и её развитие способствовало фиксации не только портретов в срежиссированных позах и интерьерах, городских видов или идеальных ландшафтов, но и городской среды в своём развитии и без непосредственного вмешательства фотографа. Разнообразие визуальных источников позволяет делать выбор и останавливаться на каком-то одном их типе или виде.

      Интересным объектом изучения являются изданные в государственных издательствах фотоальбомы различных городов Советского Союза (как правило большим тиражом). Они были призваны быть не только приятным подарком для гостей города, но и важным свидетельством изменений городского пространства в советскую эпоху. Отображённое в них городское пространство прежде всего должно было показывать кардинальные изменения в жизни большой страны – индустриализацию, развитие транспортной инфраструктуры, важных социальных объектов и самого человека труда. При этом реальность города могла не совпадать с тем образом, который фиксировался в фотографиях и в итоге тиражировался для восприятия массовым читателем.

      Как подчёркивает в своём исследовании Ганна Павловская, путеводители и фотоальбомы являются «наиболее показательными инструментами для создания стереотипов для городских жителей и туристов и они использовались в отражении «официального» образа города»⁴. Фотоальбомы были своеобразной витриной города, через неё читатели должны были себе представить городское пространство прежде всего через призму советских изменений. Важным моментом в случае Гродно был тот «исторический багаж», который следовало «уравновесить» фотографиями модернизированного, главным образом, индустриального пространства. Сложившийся в средневековье и новое время исторический центр города в 1920-1930-е годы не претерпел таких значительных изменений, как города Советского Союза. Модернистские виллы или общественные объекты, построенные польскими архитекторами в межвоенное время существенно не разрушали сложившегося облика города, лишь дополняя новые районы застройки. Единственным утраченным сакральным объектом в этот период была Александро-Невская православная церковь, разобранная в 1938 году под предлогом расширения проезжей части. Церковь планировали восстановить в другом районе города, но начавшаяся в 1939 году война помешала осуществлению этих планов. Для польской общественности эта церковь была явным свидетельством доминирования Российской империи на этих землях в период разделов и в итоге стала жертвой идеологического вмешательства в городское пространство⁵.

      Преобразования исторического центра Гродно в советском стиле начались уже во второй половине 1940-х годов. Они затронули прежде всего центральную площадь города (исторический Рынок): были снесены частично разрушенные в период немецкой оккупации дворец Радзивиллов, ратуша и ряд других зданий. Таким образом площадь была значительно расширена и давала возможность для последующих архитектурных преобразований. В 1958 году на площади был построен Дворец культуры текстильщиков – здание в псевдоклассицистическом стиле, служащее в качестве трибуны для массовых демонстраций и митингов. В северо-западной части площади в 1961 году варварским образом был взорван один из старейших сакральных объектов города – костел Пресвятой Девы Марии (известный как Фара Витовта). Таким образом город лишился не только важного исторического наследия, но и важной визуальной доминанты.

      В 1966 году в государственном издательстве «Беларусь»⁶ в Минске был издан первый фотоальбом Гродно⁷. Автором текста был известный писатель и общественный деятель Алексей Карпюк⁸, стихи к альбому написала поэтесса Данута Бичель-Загнетова⁹. Саморепрезентация города в этом издании оказалась не только направленной в индустриальное будущее, но и подчёркивала яркое прошлое города. По подсчётам Ганны Павловской, в альбоме было 9 панорамных фотографий центра города, 5 фотографий Старого замка, по одной фотографии православной и лютеранской церквей, 9 фотографий католических костёлов и только две фотографии фабрик и три фотографии памятников¹⁰.  В связи с этим преобладанием исторической (главным образом сакральной) архитектуры в этом визуальном ряду, альбом критиковался на уровне областной организации коммунистической партии. Известная поэтесса и общественная деятельница Лариса Гениюш¹¹ в письме Миколе Прашковичу 19 января 1967 года писала об этом альбоме так: «нашы гродзенцы пасьля непрыемнасцяў з альбомам “Гродна”, для якога тэкст пісалі Дануся і сябра Аляксей, вельмі скептычна заглядаюцца на справу друкавання майго зборніка. [...] Жаль мне вельмі сябра Карпюка. Апрацаваць такі альбом – 17 тысяч экземпляраў, і ўсё гэта зьнішчыць... Карпюк жа камуніст стары і падкаваны, а калі начальству не спадабаўся ідэалягічна зьмест абразкоў?! Ім магла не спадабацца толькі іх беларускасьць... Там жа, на вярхох, наагул, здаецца, беларусаў амаль няма, і таму няма дзіва, “co im to nic nie podoba”¹², альбо «не нравится»¹³.

      Недоумение писательницы и яркой представительницы национального движения вызывало именно то, что диссонанс между представленным визуальным материалом и представлениями о «советском городе» «нарушался» обычной прогулкой по улицам Гродно: «бедны Карпюк, бедныя мы. Сапраўды прыпамінаюцца сярэдневяковыя спрэчкі аб тым, ці яйцо скаромнае, ці поснае. Ходзім жа ля гэтых будынкаў, бачым іх, думаем, а ў альбоме яны супроць ідэалёгіі... Сафістыка і годзе! Няма чаго рабіць людзям, як толькі нішчыць усё беларускае...»¹⁴. Следует предположить, что наличие такого значительного количества изображений сакральной архитектуры не вписывалось во вторую волну атеистической пропаганды в СССР и в связи с этим – с разрушением и перепрофилированием религиозных объектов. Наличие таких фотографий в альбоме могло создать совсем иное впечатление у читателей, противоположное цели самого издания.

      Однако, альбом в итоге вышел, но его потенциальные читатели в Гродненской области сталкивались с огромными трудностями в его приобретении. В письме от 5 февраля 1967 года Миколе Прашковичу Лариса Гениюш писала: «Ён¹⁵ стараецца ўгаварыць мяне каб, я Вас папрасіла ўкрасьці (даслоўна!) для яго адзін экзэмпляр альбому «Гродна», які ляжыць у выдавецтве «Беларусь» тагды, калі ўсе грамадзяне чакаюць яго, не дачакаюцца. Галоўнай прычынай, дзеля якой гродзенскія дзяржыморды ня хочуць дазволіць продаж альбому, зьяўляецца сказ Аляксея Карпюка: «Каб злучыць усе вулкі і вулачкі Гродна, то атрымалася б дарога аж да Вільні!» Чаму да Вільні, на Захад?! Вось гвалт! Каб напісаў: дарога да Калымы ці ў Комі АССР, было б, мабыць, усё ладна¹⁶». Здесь авторка обращает внимание сразу на два момента: Алексей Карпюк писал про дорогу в Вильно, что могло восприниматься партийными деятелями как свидетельство значения этого города для белорусской культуры, и, соответственно, в качестве потенциальной «претензии» к Литовской ССР, что могло однозначно трактоваться как проявление «национализма». Вильно при этом, как обратила внимание Лариса Гениюш символизировало стремление на «Запад», а не на «Восток» (хотя в географическом смысле Вильнюс находится к северо-востоку от Гродно). Упоминание Колымы и Коми – это указание на пребывание самой Гениюш в советских лагерях Коми и Мордовии в 1949-1956 гг.

      Фотоальбом 1966 года можно назвать не только свидетельством «вписывания» Гродно в белорусский контекст (патриотическое по содержанию введение, запоминающиеся стихи), но и ярким примером продуманного и качественного графического дизайна и подбора фотографий.

      
      Рис.1 [титульный лист фотоальбома «Гродно» 1966 г. с фрагментом стихотворения Дануты Бичель-Загнетовой¹⁷]

      
      Рис. 2 [Вид на Фарный (иезуитский) костёл и фрагмент Советской площади¹⁸]

      
      Рис. 3 [Вид на Старый замок и Коложскую церковь св. Бориса и Глеба¹⁹]

      
      Стоит отметить, что если вид на Старый замок и Коложскую церковь (см. рис. 3) ярко подчёркивает исключительно историческую застройку самой старой части города, то на фотографии Советской площади на первом плане видны прежде всего новые жилые здания, а в перспективе – строящийся кинотеатр «Гродно», который стал одном из значимых объектов советского периода (см. рис. 2). Строительство новых жилых кварталов было, не смотря на критику партийного руководства также важным объектом для составителей альбома. Расширение границ города и увеличение его населения  (в 1960-е годы прежде всего в северном и северо-западном направлении) показано на примере строительства жилого квартала на улице Доватора (рис. 4).

      
      Рис. 4 [Строительство жилого дома на ул. Доватора²⁰]

      
      Второй фотоальбом с видами Гродно вышел в 1975 году²¹ и практически полностью разрывал преемственность с тем визуальным рядом, подписями под фотографиями и вводным текстом со своим предшественником. В альбоме 1975 года Гродно показан как советский город, в котором есть только небольшой намёк на несоветское историческое и архитектурное прошлое. Визуальная наррация²² этого издания в корне отличалась от предыдущей: составители использовали фотографии исторического центра таким образом, чтобы в кадре не было исторических архитектурных доминант (в первую очередь, сакральных объектов) и чтобы большинство фотографий было посвящено советской архитектуре и строительству. Гродно в представлении авторов должен был быть запечатлён как город, устремлённый в будущее, город модернизированный, город будущего нового коммунистического общества. Текст альбома был не только на белорусском и русском языках, но также на польском, английском, немецком и французском.

      Фотографы здесь представлены прежде всего как свидетели и фиксаторы настоящего, устремлённого в будущее. Прошлое здесь – только несущественный фон, который читатель должен не замечать. Гродно в этом издании показан насколько это было возможно, именно как советский город – без «лишнего» архитектурного наследия, где преобладают фабрики, заводы, просторные проспекты и новые многоквартирные жилые дома. У читателя должно было создаваться впечатление, что Гродно принципиально не отличается от других городов Советского Союза. Стремление к такой «идеологической стерильности» в итоге значительно обезличило визуальный образ города.

      Во вводном тексте к альбому И. А. Калюта своё отношение к истории выразил следующим образом: «- Смотрите и запоминайте, - скажут вам, - Вот чудо XII века, созданное руками зодчих, Коложа, а это – чугунная арка въездных ворот, тех самых ворот, через которые в декабре 1825 года выводили войска, перешедшие на сторону декабристов и отказавшиеся присягать новому царю.  Под каменными сводами этой тюрьмы томились люди с горящими, как факел, сердцами – коммунисты Западной Белоруссии. А здесь заседал Гродненский военно-революционный комитет. Вот в этом доме останавливался проездом в Белосток Ф. Э. Дзержинский. Там, у речного причала, швартуется теперь теплоход «Ольга Соломова», названный в честь отважной комсомолки-партизанки, героически погибшей в неравном бою с гитлеровцами... Нельзя, однако, относить Гродно к разряду городов, живущих одними воспоминаниями. В сегодняшнем Гродно ни на минуту ни теряется ощущение современных ритмов, ритмов ХХ века»²³. Исторический экскурс в вводном тексте также интересен в плане расположения акцентов на тех или иных периодах прошлого: период Великого княжества Литовского и Речи Посполитой не упоминается вообще: после строки о упоминании Гродно в «Слове о полку Игореве» сразу идёт информация про приветствие Петра I в 1705 году. Следующие за этим события – война 1812 года, восстание 1863 года («выдающийся сын белорусского народа Кастусь Калиновский, взгляды которого формировались под влиянием идей русских революционнеров-демократов А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, создал и возглавил в Гродно революционную организацию»²⁴), революция 1905 года, межвоенный период и Вторая мировая война описаны прежде всего с точки зрения рабочего и коммунистического движения. Прошлое города в наррации этого альбома вписывалось в общее представление о белорусской истории, которая не только не отделялась по сути от истории России, но и подчёркивались разнообразные белорусско-российские связи. Характерно в этом тексте и то, что целый период истории (эпоха Великого княжества Литовского и Речи Посполитой) просто «выпадал» из наррации.

      Третий фотоальбом, посвящённый городу вышел в 1988 году, уже в условиях значительной либерализации советского политического режима. Тексты в альбоме были только на белорусском и русском языках. Политика «перестройки» внесла определённые коррективы и в тот набор фотографий, представленных в альбоме. Здесь можно уже увидеть практически все архитектурные памятники, не включённые в предыдущий альбом – в первую очередь церкви и костёлы, а также замки и здания XVIII- начала ХХ века. Характерно, что единственными сакральными памятниками старины, которые так и не появились в этом издании (как и в предыдущих альбомах) были гродненские синагоги. Упоминание о богатейшем еврейском наследии города можно встретить только в последующих книгах, изданных уже в период независимости Беларуси. Автор вводного текста к этому альбому, Пётр Макаров обратил внимание на различные периоды истории города, в частности на период средневековья и нового времени, специфику города в пространственно-архитектурном аспекте: «историческую часть города создают архитектурные ансамбли XVI-XVIII веков, гражданские строения более позднего периода. Здесь всё волнует – узкие улочки, сохранившие древний облик и планировку, старинная брусчатка на этих улочках, по которым, кажется, только вчера проходили Э. Ожешко, Ф. Богушевич, Тётка... Здесь обдумывал свои обличительные выступления против иезуитов выдающийся мыслитель-атеист Белоруссии XVII века Казимир Лыщинский. Улицы Гродно помнят стремительные шаги Петра Первого, готовившего русские полки к Северной войне. Через столетие здесь звучал голос поэта и партизана Дениса Давыдова, со своим отрядом очистившего город от наполеоновских войск»²⁵. Примечательно, что в конце текста П. Макаров цитирует фрагмент стихотворения Дануты Бичель-Загнетовой из альбома 1966 года (фотопортрет самой поэтессы также появился в альбоме 1988 года). Вероятно, авторы учли проблемные моменты предыдущего издания и стремились создать своеобразный синтез, отвечающий идеологическим требованиям и привлекательный для читателя с эстетической точки зрения.

      Альбомы 1975 и 1988 годов можно сравнивать в самых разных аспектах, но всё же общий нарратив в них прослеживается достаточно чётко. Оба издания открываются фотографиями памятников Владимиру Ленину. Следует обратить внимание, что в Гродно этот памятник находится не на центральной площади – историческом Рынке (в советский период и сегодня – это Советская площадь), а в районе исторического предместья Городницы, сформированного во второй половине XVIII века. К концу 1980-х годов в этом районе была создана новая площадь Ленина, предназначенная прежде всего для больших парадов и демонстраций. В альбоме 1975 года читатели могут увидеть памятник Ленину, который находился на месте разобранной Александро-Невской церкви (см. рис. 5). В процессе расширения площади и формирования нового архитектурного ансамбля это памятник был демонтирован и заменён в 1987 году новым, авторства известного белорусского скульптора Заира Азгура²⁶ (см. рис. 6). Этот памятник продолжает оставаться одной из основных доминант площади до сих пор. Как указывали историки архитектуры, формирование новой площади Ленина было «вынужденным»: новое высотное здание областного исполнительного комитета, построенное раннее и приведшее к разрушению целого исторического квартала XVIII – XIX веков, нарушало привычную пространственную композицию и требовало нового решения в виде создания большой площади и дополнительных зданий²⁷.
      

      Рис. 5 [Памятник В. Ленину, 1975 год²⁸]

            Рис. 6 [Памятник В. Ленину, 1988 год²⁹]

      
      В обоих альбомах город представлен в первую очередь как «город современности». Это стремление в первую очередь заметно в альбоме 1975 года: «ужо не купалы цэркваў, як у мінулыя часы, узвышаюцца тут сёння. Узняўшы да воблакаў тэлевізійную вежу, горад рассоўвае плячыма ўскраіны, прымярае адзенне волата – шматгаліновага індустрыяльнага цэнтра. Клятчастыя фермы будаўнічых лясоў, ротарныя экскаватары і вежавыя краны адсунулі гарадскую мяжу да сяла Грандзічы, якое яшчэ дзесяцігоддзе назад знаходзілася ад Гродна на адлегласці ў пяць вёрст»³⁰. Интересно, что приведённый фрагмент в переводе на русский язык был сокращён – из него выпало первое предложение с упоминанием церквей. Новые широкие проспекты и крупнопанельное строительство демонстрировали резкий скачок в современность (рис. 7).

      
      Рис. 7 [«Улицы без конца»³¹]

      
      Архитекторы и строители таким образом выходят на первый план: «архитекторы вычерчивают на листах ватмана контуры ансамблей завтрашнего дня, проектируют город будущего. Самые уважаемые люди в Гродно - строители»³² (см. рис. 8).

      
      Рис. 8 [«С мечтой о будущем города»³³]

      
      Строительство не только нового жилья, но и социальной инфраструктуры было также очень важным элементом визуальной наррации в обоих альбомах: «И гродненцы строили: жилые дома и детские сады, заводские и фабричные корпуса, школы и предприятия бытового обслуживания, Дворцы культуры и стадионы»³⁴ (рис. 9)³⁵.      

     
      
      Рис. 9 [«И ещё одна школа»³⁶]

             
       
      Социальная инфраструктура была одним из самых любимых мотивов фотографов. В текстах к альбомам подчёркивалась оригинальность и неповторимость архитектурных решений и удобство для жителей: «за послевоенные годы трижды пришлось пересматривать генеральные планы застройки Гродно. Новое строительство всё больше теснит окраины. Улица Горького, бульвар Ленинского комсомола и другие магистрали приняли современный архитектурный облик. Высокую оценку получил северный промышленно-жилой комплекс, где производственные здания и жильё органично вписались в застройку района»³⁷.
      Среди социальной инфраструктуры в историческом центре выделялся кинотеатр «Гродно» (сейчас – молодёжный центр «Гродно»), который был запечетлён в двух альбомах. На фотографии в альбоме 1975 года (рис. 10) кинотеатр в летнем антураже и на снимке полностью отсутствуют люди. В коллекции гродненского фотокорреспондента Натальи Дорош – зимнее фото, а возле здания кинотеатра большая очередь и видны металлические барьеры, характерные для пешеходной Советской улицы того время (см. рис. 11).

      
      Рис. 10 [«Кинотеатр «Гродно»³⁸]

      
      Рис. 11 [Кинотеатр «Гродно», 1970-е годы. Фот. Натальи Дорош³⁹]

      
      В альбомах особое место отводилось проблематике исторической памяти. В первую очередь, это была память о событиях Второй мировой войны. Памятные места, связанные с этими событиями в альбоме 1975 года презентовались одними из первых. «Десятки улиц названы именами тех, кто кто, проявляя героизм и мужество, погиб смертью храбрых, освобождая Гродно. Навечно застыла на пьедестале знаменитая «тридцатьчетвёрка», установленная на Главной площади в честь победы воинов 2-го и 3-го Белорусских фронтов, освободивших город от фашистов»⁴⁰. Танк на постаменте стал одним из наиболее узнаваемых объектов центра Гродно (рис. 12). Во время радикальной реконструкции Советской площади в 2005-2006 гг., сопровождавшейся уничтожением ряда архитектурных объектов и археологических памятников постамент предполагали перенести в другой район города, но в итоге он остался на своём месте. Пётр Макаров в тексте к альбому 1988 году обращал внимание читателей на то, что «в Гродно начался путь в бессмертие легендарного генерала Д. М. Карбышева. Принеманский край дал путёвку в жизнь Маршалу Советского Союза В. Д. Соколовскому, генералу армии А. И. Антонову, генерал-полковнику Н. И. Павловскому и другим военачальникам и героям Великой Отечественной войны»⁴¹. Стоит отметить, что памятник маршалу Василию Соколовскому (1897-1968) (рис. 13) был установлен в 1973 году⁴². Ранее на этом месте находился один из бюстов Иосифа Сталина, а до 1875 года – костёл Девы Марии Розария при монастыре доминиканцев, разрушенный царскими властями.

      
      Рис. 12 [Постамент с танком Т-34⁴³]

      
      Рис. 13 [«Подвиг отцов не забыт». Памятник маршалу В. Соколовскому⁴⁴]

      
      Только после серии фотографий памятников, посвящённых периоду Второй мировой войны составители альбома 1975 года обратили внимание на более ранние исторические эпохи (рис. 14). Стоит обратить внимание, что только здесь есть одна небольшая фотография Коложской церкви. Снимки других сакральных объектов в этот альбом не попали. В альбоме 1988 года, как уже отмечалось выше, архитектурное наследие было представлено гораздо шире, в частности – Фарный (иезуитский) костёл (рис. 15).

      
      Рис. 14 [«Немеркнущие краски старины»⁴⁵]

      
      Рис. 15 [Улица Карла Маркса⁴⁶]

      
      Однако основное внимание в фотоальбомах отводилось отражению индустриального характера города. Снимки новых предприятий, символизировавших модернизацию древнего города были одними из ключевых. «В 1963 году поднялся над Неманом азотнотуковый завод – крупнейший в Союзе, крупнейший в Европе. С какой бы стороны ни приехали вы в Гродно – гигант химии смотрится одинаково величественно. Днём этот богатырь поражает воображение громадами корпусов, грануляционными башнями, абсорбционными колоннами, а когда наступает вечер и зажигаются огни, кажется, что у неманских берегов бросил якорь океанский лайнер»⁴⁷ (рис. 16). Менее пафосно это предприятие было описано в альбоме 1988 года. При этом авторы конечно не упомянули о влиянии предприятия на экологическую ситуацию в городе и о том, что до возведения завода наэтом месте стояло несколько деревень.

      
      Рис. 16 [ «Химкомбинат им. С. О. Притыцкого»⁴⁸]

      
      В альбомах много снимков работниц и рабочих. Большинство из них постановочные: люди позируют в цехах или на фоне предприятий, как правило с улыбками или с сосредоточенным и серьёзным выражением лица. На фотографиях много женщин – призванных показать не только равенство полов в «первой стране социализма», но, и, возможно, неким образом улучшить образ Советского Союза в глазах читателей из других стран, особенно «капиталистического лагеря» (рис. 17, 18). «По утрам улицы Гродно захлёстывает людской поток: идёт рабочий класс. Сегодня в областном центре насчитывается более пятидесяти промышленных предприятий. Какая продукция сходит сейчас с заводских и фабричных конвейеров? Без преувеличения можно сказать: та, что нужна человеку в его повседневной жизни»⁴⁹.
      Переустройство страны на массовую индустрию и соответственно, массовое потребление (в советском, ограниченном варианте) отражалось также в снимках торговых объектов: особенно фотографы обращались к зданию универмага в центре города. Снимок Натальи Дорош наверняка не мог попасть в официальный фотоальбом: группа мужчин (а на первом плане – молодой человек с сигаретой во рту) вряд ли помещался в официальные каноны (рис. 19). Ещё менее «официально» выглядели обнимающиеся подруги на фоне не совсем приглядного дворика на улице Телеграфной (рис. 20), но такие «неофициальные» снимки были более живыми, более эмоциональными.

      
      Рис. 17 [«Неманские хлопкопряды»⁵⁰]

      
      Рис. 18 [«Мы - химики»⁵¹]

      
      Рис. 19 [Универмаг. 1970-е годы. Фот. Натальи Дорош]

      
      Рис. 20 [Дворик на ул. Телеграфной. 1970-е годы. Фот. Натальи Дорош]

      
      Важным элементом общественного пространства послевоенного Гродно были высшие учебные заведения современного типа, которые появились только в советский период. Институтские корпуса, студенческие аудитории, портреты студенток и врачей в операционной – характерные черты альбомов 1975 и 1988 года (рис. 21, 22).

      
      Рис. 21 [«Они посвящяют себя науке»⁵²]

      
      Рис. 22 [«Низкий поклон вам, люди в белых халатах!»⁵³]

      
      Следующий, значимый блок снимков был посвящён культуре и творчеству. Если в альбоме 1988 года была помещена фотография Дануты Бичель-Загнетовой, то в альбоме 1975 года - портрет писателя Василя Быкова, который в тот период жил в Гродно. О его творчестве И. Калюта писал так: «время не властно над памятью... Эти слова с полным правом говорит солдат и писатель Василь Быков. Война и человек на войне, героизм и самопожертвование, верность долгу и воинской присяге стали темами произведений талантливого художника слова»⁵⁴ (рис. 23).
      

      Рис. 23 [«Лауреат Государственной премии СССР писатель Василь Быков»⁵⁵]

      
      Важной архитектурной доминатной города стало новое здание Гродненского драматического театра, открытое в 1984 году на высоком берегу Немана на месте руин комплекса бывшего монастыря бернардинок. Строительство нового здания театра планировалось ещё в 1960-е годы в другом месте⁵⁶, но было осуществлено по совершенно иному проекту и в иной стилистике (рис. 24). В альбоме 1988 года новое здание театра можно увидеть в самых разных ракурсах.

      
      Рис. 24 [Фрагмент панорамы центра Гродно с драматическим театром⁵⁷]

      
      Неотъемлимым сюжетом альбомов были снимки молодежёнов, влюблённых пар и детей. Дети, как правило, показаны в организованных коллективах: в детских садах, спортивных секциях и школах. «Большая радость и забота гродненцев – дети. Вот лишь несколько цифр. Ежегодно юные жители города получают новую школу и четыре детских сада. Всего в общеобразовательных школах и дошкольных учреждениях – около 60 тысяч ребят»⁵⁸ (рис. 25). Спортивная жизнь города была также отражена на страницах альбомов. Как правило сразу несколько страниц отводилось для презентации спортивных достижений, что было важно также в пропагандистском ключе. В 1975 году альбом украсил фотопортрет чемпионки XX Олимпийских игр в Мюнхене Ольги Корбут (рис. 26).

     
      Рис. 25 [«В детских садах воспитываются будущие граждане»⁵⁹]

      
      Рис. 26 [«Ольга Корбут ... На XX Олимпиаде эта гимнастка завоевала три золотые медали и горячие симпатии зрителей»⁶⁰]

     
      5 ноября 1974 года в Гродно было открыто движение троллейбусов. Увеличение числа жителей и расширение границ города требовало также модерных видов транспорта, отражавших стремление в будущее и ускорение. Новый вид траспорта успешно вписался в городские пейзажи и стал неотъемлимым сюжетом многих фотографий (рис. 15, 27). Также в фотоальбомах были помещены снимки железнодорожного вокзала, аэропорта и речной пристани. Они сопутствовали блокам, посвящённым архитектуре, но отражали также самостоятельный в композиционном плане сюжет. Также среди героев снимков были водители троллейбусов.
      Существенное место в городских сюжетах авторы и составители отводили теме современной торговли. В альбомах можно увидеть здания больших магазинов и крытого рынка (рис. 28). При этом, на снимках в этих изданиях сложно найти очереди или большие скопления людей. Неофициальные фотографии отражали этот сюжет в полной мере (рис. 29).

      
      Рис. 27 [«Знакомые улицы»⁶¹]

      
      Рис. 28 [«В субботу – за покупками»⁶²]

      
      Рис. 29 [Угол ул. Советской и ул. Ожешко. 1970-е годы. Фот. Натальи Дорош]

      
      Авторы альбомов стремились показать Гродно как город парков, скверов и лесных массивов. Отражение природной составляющей города можно назвать образом «города чистоты», в котором комфортно жить и где «городская гигиена» поддерживается ежедневно (рис. 30): «приятно побродить по старым улицам с небольшими зелёными двориками, каждый – словно музейный экспонат. Посмотрите, как тонко сочетаются контуры монастыря бернардинцев с силуэтом нового здания театра, возведённого по последнему слову строительного искусства»⁶³.

      
      Рис. 30 [«С добрым утром, город над Неманом!»⁶⁴]

      
      Термин «модернизация» понимается прежде всего как процесс перехода от традиционного общества к модерному, современному. Фотоальбомы советского периода, посвящённые белорусскому городу Гродно отражают тенденцию к отображению модернизации в советском духе, характерными чертами которой была индустриализация и развитие различных аспектов городской инфраструктуры – жилья, общественных и образовательных центров, сектора услуг и транспорта. Фотографии, их подбор и композиционное размещение в книгах призваны были создавать у читателей представление о городе как о образцовом центре советского образа жизни.

      Развитие этого представления отражало различные этапы идейных исканий о «правильном» советском городе. Если в фотоальбоме 1966 года (подвергнутом острой критике со стороны партийных элит) историческое прошлое несоветского периода было органической частью воображения авторов и составителей альбома, то для альбома 1975 года было характерно острое «бегство от прошлого», выраженное в почти полном отсутствии на снимках характерных архитектурных доминант старого Гродно и попытка заменить их высотными зданиями 1960-1970-х годов. Обезличивание Гродно в таком формате делало город подобным на многочисленные промышленные центры Советского Союза. Наверняка похожие жилые кварталы или промышленные объекты можно было найти на страницах альбомов о Днепропетровске, Харькове или Запорожье. Возвращение к истории и попытка её использовать в образе города нашло отражение в альбоме 1988 года уже в полной мере. Авторы и составители уже не скрывали наличия в городе религиозных зданий и обращали внимание на их эстетические и градостроительные преимущества.

      Стоит также обратить внимание на то, что альбомы несли ещё одну идейную нагрузку, «невидимую» на первый взгляд. Окончательное присоединение Гродно к СССР и Белорусской ССР только по итогам Второй мировой войны делало этот город своеобразным местом «особой заботы» с идеологической стороны. Город нуждался в «национализации» в белорусском советском духе, несмотря на то, что находился в составе межвоенной Польши около 20 лет и это время казалось очень коротким. Постоянная отсылка ко временам «буржуазно-помещичьей» Польши или даже Речи Посполитой средневековья и раннего нового времени присутствовала в этих и других книгах посвящённых Гродно.Советская версия белорусскости нуждалась не только в маркировании города как «извечно своего», но и наполнении его локальными сюжетами и людьми, которые однозначно воспринимались как представители белорусского народа. В случае Гродно это было несложно, но при этом стоило учитывать все возможные идеологические «подводные камни». Важно было также отметить и интернациональный характер города – упоминание о связях белорусских деятелей с представителями русской культуры дополнялось фотографиями памятника и дома-музея польской писательницы Элизы Ожешко, неразрывно связанной с образом города. Однако, в этих оттенках межнациональной гармонии уже не помещалось даже маленькое упоминание о еврейской общине, которая на протяжении веков составляла не только значительное число жителей города, но и иногда подавляющее большинство.

      «Особая» советскость Гродно была наверняка связана с его географическим расположением. Пограничный характер города делал его одной из «витрин» Советского Союза, из которой следовало транслировать соответствующее представление о жизни в «первой в мире стране трудящихся». Не смотря на все особенности, Гродно можно сравнить с другими похожими городами западной полосы Советского Союза. Конкуренцию в образе «ворот Страны Советов» ему составлял Брест. Рига, Клайпеда и Таллинн однозначно ассоциировалсь с портами и морем, а Львов и Вильнюс обладали значительно более ярким и богатым историческим наследием. При этом Гродно, совмещая пограничное положение (историческая железнодорожная ветка, соединявшая Ленинград и Варшаву с Берлином играла не последнюю роль) и уникальные для послевоенной Беларуси историческую планировку и наследие, становился в  масштабах республики важной «витриной» Советского Союза. Развитие неформального и диссидентского движения в 1960-1970-х годах в городе проявлялось не только в ярких выступлениях гродненских литераторов, но и нелегальной демонстрации хиппи в августе 1971 года, в которой приняли участие не только гродненцы, но и молодёжь из Вильнюса и Таллинна.

      Советские фотоальбомы не просто отражают идеологические установки коммунистической партии, но и позволяют взглянуть на масштабную урбанизацию и индустриализацию глазами ангажированного исследователя. Миф прогресса, стремления в будущее и визуального отражения этих идей видятся с перспективы десятилетий и опыта гораздо ярче и трагичнее.
      
      
      
      
      
      
      
1. Я. Тимощук, Гродно – маленький білоруський Львів, http://www.lustrum.com.ua/grodno-belarus/ [Последнее посещение – 04.09.2017]
2. Там же.
3. П. Баравік, Ю. Гардзееў, А. Ерашэвіч, А. Краўцэвіч, Я. Е. Мілеўскі, А. Павач, А. Радзюк, В. Сабалеўская, В. Саяпін, А. Смалянчук, В. Швед, Гародня Х-ХХ стст. Каралеўскі горад з правінцыйным лёсам, Гародня, 2014.
4. H. Paulouskaya, Creating Images: Changes in the Real and Virtual Imaginary of Hrodna in the 20th-21th centuries, (International conference conducted by Center for the Humanities, MA Centre for Cultural Studies and Sociology, Ivan Franko National University of Lviv, Lviv, Ukraine, 11-13.06.2007), p. 2-3 [непубликованный текст выступления]. Выражаю благодарность Ганне Павловской за предоставление этого текста.
5. Подобная участь постигла репрезентативные православные храмы, построенные в имперский период в других городах – Варшаве, Белостоке, Конине и других. Более подробно о Александро-Невской церкви см.: В. Саяпин, Утраченная архитектура Гродно, Гродно, 2012, с. 83-106; В. Саяпин, Hrono Гродно. История Гродно на страницах газет 1913-1941 годы, Гродно, 2013, с. 219-220.
6. Последующие альбомы также выходили в этом издательстве.
7. Гродна / аўтар тэкста А. Карпюк, вершы Д. Бічэль-Загнетавай, Мінск, 1966.
8. Алексей Карпюк (1920-1992).
9. Данута Бичель-Загнетова (род. 1937).
10. H. Paulouskaya, Creating Images: Changes in the Real and Virtual Imaginary of Hrodna in the 20th-21th centuries..., p. 9-10.
11. Лариса Гениюш (в девичестве Миклашевич) (1910-1983).
12. «что им ничего не нравится» (польск.).
13. Л. Геніюш, Каб вы ведалі: з эпісталярнай спадчыны (1945-1983) / уклад., прадм. і камент. М. Скобла, Мінск, 2005, с. 143.  Выражаю благодарность Андрею и Ирине Чернякевичам за обращение моего внимания на этот сюжет в переписке Ларисы Гениюш.
14. Там же.
15. Имеется в виду муж поэтессы – Иван (Янка) Гениюш (1902-1979).
16. Л. Геніюш, Каб вы ведалі: з эпісталярнай спадчыны (1945-1983)..., с. 148.
17. http://oldgrodno.by/main.php?g2_itemId=2915 [Последнее посещение – 04.09.2017]
18. http://oldgrodno.by/main.php?g2_itemId=3050 [Последнее посещение – 04.09.2017]
19. http://oldgrodno.by/main.php?g2_itemId=3040 [Последнее посещение – 04.09.2017]
20. http://oldgrodno.by/main.php?g2_itemId=3107 [Последнее посещение – 04.09.2017]
21. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты, фота У. І. Мяжэвіча, У. М. Гофмана, В. П. Косціна, Я. Я. Краўчанкі, А. І. Ласмінскага, Д. Б. Новікава, А. Ф. Перахода і інш. , Мінск, 1975.

22. Согласно Питеру Бёрку, «визуальная наррация» является частью самого изображения и  учёный может её прочесть в самых разных контекстах, см. подробнее: P. Burke, Eyewitnessing. The Uses of Images as Historical Evidence, London, 2001, p. 140-156.

23. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты ... с. IV.

24. Там же, с. III.
25. Гродна. Гродно / тэкст П. П. Макараў, фота Г. Л. Ліхтаровіч, Мінск, 1988, с. 13.

26. Ленину В. И. памятник // Гродно. Энциклопедический справочник / гл. ред. И. П. Шамякин, Минск, 1989, с. 254.
27. Общественные центры городских населённых мест БССР (опыт формирования, проблемы и направления развития) / под общ. ред. Е. Л. Заславского, Минск, 1991, с. 95.
28. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты ... [страницы в этом фотоальбоме пронумерованы только в части, где размещено введение, пронумерованы лишь сами фотографии].
29. Гродна. Гродно / тэкст П. П. Макараў ..., с. 4-5.
30. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты ..., с. I.

31. Там же, фат. 5.

32. Там же, с. IV.
33. Там же, фат. 3.34 Там же, с. III.
35. Там же, фат. 4.

36. Гродна. Гродно / тэкст П. П. Макараў ..., с. 101.
37. Там же, с. 13.
38. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты ... фат. 7.
39. Выражаю благодарность Наталье Дорош за предоставление её работ и возможность их публикации.
40. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты ... с. IV.41 Гродна. Гродно / тэкст П. П. Макараў ..., с. 12.
42. Соколовскому В. Д. памятник // Гродно. Энциклопедический справочник / гл. ред. И. П. Шамякин, Минск, 1989, с. 362.
43. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты ... фат. 12.
44. Там же, фат. 11.
45. Там же, фат. 13.
46. Гродна. Гродно / тэкст П. П. Макараў ..., с. 40.
47. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты ... с. IV.
48. Там же,  фат. 18.
49. Там же,  с. IV.
50. Там же,  фат. 17.
51. Там же,  фат. 19.
52. Там же,  фат. 25.
53. Там же,  фат. 26.54 Там же,  с. IV.
55. Там же,  фат. 28.
56. В. Саяпин, Архитектура Гродно. Неосуществлённые проекты советского периода, Гродно, 2012, с. 93-98.
57. Гродна. Гродно / тэкст П. П. Макараў ..., с. 114.
58. Там же,  с. 12.
59. Там же,  с. 93.
60. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты ... фот. 36.61 Там же, фат. 30.
62. Гродна. Гродно / тэкст П. П. Макараў ..., с. 76.
63. Там же,  с. 13.
64. Гродна. Гродно. Grodno / тэкст да альбома І. А. Калюты ..., фат. 2.

This fellowship program aims to support the research of Ukrainian scholars who are completing or have recently completed doctoral studies in a Ukrainian institution of higher education.

It offers access to the resources of the Institute for Human Sciences (IWM) in Vienna to younger researchers who have demonstrated exceptional talent to allow them to work on a research project of their own choice. The fellowships are open to all academic disciplines in the social sciences (including history).

Fellows will be invited to spend a six-month term between July 2019 and June 2020 at the IWM and receive a stipend of EUR 1,800 per month to cover all expenses related to the stay. In addition, the IWM provides office space, access to e-mail and internet, research and administrative facilities as well as other services free of charge.

Futher information: http://www.iwm.at/fellowships/ukraine-in-european-dialogue/

У рубриці "Дискусія" розміщуємо матеріали обговорення книги Климентія К. Федевича та Климентія І. Федевича "За Віру, Царя і Кобзаря. Малоросійські монархісти і український національний рух (1905–1917 роки)" (Київ: Критика, 2017. 308 с.). Дискусія відбулася на шпальтах журналу Ab Imperio (2018, №2) за участі Дениса Шаталова, Михайла Гаухмана, Андрія Заярнюка, Климентія К. Федевича. Зараз знайомимо читачів з реплікою Михайла Гаухмана.

Исследовательским вызовом для современной украинской историографии остается тема множественной идентичности многих известных деятелей (начиная от речпосполитского интеллектуала XVI в. Станислава Ореховского-“Роксолана”), общественных явлений и движений. В терминологии начала ХХI в. они оказываются “украинцами” и “украинскими” в силу этнического происхождения и территориальной принадлежности, но использование этих терминов искажает ихполитические взгляды и национальную идентификацию. В украинской интеллектуальной традиции ХХ в. этнических украинцев, для которых главной идентичностью была имперская или русская, принято обозначать пейоративным термином “малоросс”. Соответствующая социальная группа и политическая позиция характеризуется как “малороссийство” (исторический вариант – “провансальство”). Правда, аналогичный термин “малополяк” используется крайне редко. Проблему репрезентации таких неполитических украинцев, как составной и вполне “законной” части национальной и территориальной истории Украины, я считаю перспективной для украинской историографии. Решение ее избавит термин “малоросс” от привычной эмоциональной окраски.

***

Обсуждаемая книга – перевод русскоязычного монографического текста российских украинистов, посвященного праворадикальному движению начала ХХ в. в украинских губерниях Российской империи, как движению “украинскому”. С точки зрения авторов, “украинским” его делало не только то, что многие местные черносотенцы были этническими украинцами (в современной терминологии), действовавшими в рамках украинских губерний, но и их культурно-политические ориентации. Само название книги “За Веру, Царя и Кобзаря” пародирует известный лозунг российских монархистов “За Веру, Царя и Отечество”, в котором Отечество заменено культовой для украинцев (в том числе – черносотенцев) фигурой Тараса Шевченко, ведь почитание этого поэта действительно сравнимо с религиозными и политическими эмоциями.

Книга состоит из вступления и трех частей, каждая из которых включает несколько взаимосвязанных глав. Во вступлении авторы опровергают распространенный стереотип о том, что черносотенцы – это непременно русские этнонационалисты. Они повторяют ранее озвученный в публицистике Климентия К. Федевича по-хорошему провокационный тезис о том, что центр черносотенства – Волынь – неспроста стал опорой украинского движения в последующие революционные годы и очагом формирования Украинской повстанческой армии в 1943 г. (С. 11-20).¹ Так, черносотенцы “пробудили” местное православное население для активного политического действия, которое, в конце концов, привело к участию в “украинском проекте” – вопреки изначальным взглядам черносотенцев как противников украинского национализма.

Следует сразу оговориться, что в начале книги хорошо было бы хотя бы кратко познакомить читателя с общей историей российского правого радикализма начала ХХ в.² Представление о контексте, в котором действовали черносотенцы украинских губерний, необходимо для понимания значения тесного взаимодействия между черносотенцами и православным духовенством, что особенно явно проявилось на Правобережной Украине (официально – в Юго-Западном крае), а также их контактов с более элитарным и более умеренным монархическим движением “националистов” (или “прогрессивных националистов”).³

В первой части монографии рассмотрены взгляды черносотенцев на “русский народ” (нацию), украинский язык и украинскую культуру. Реконструируется их трактовка термина “Украина” – как обобщенного наименования земель этнических украинцев – и образованное от него прилагательное “украинский”, а также отношение к Тарасу Шевченко – национальному символу, одинаково дорогому и для “сознательных украинцев”, и для “политических малороссов”. Черносотенцы презентовали себя защитниками интересов “русского народа”, который понимали как православную общность русских, украинцев и белорусов (в современной этнонациональной терминологии). Православие занимало особое место в их идеологии. Оно являлось для черносотенцев не просто “национализируемой” конфессиональной общностью, но и – как подчеркивают авторы – духовно-эмоциональным связующим звеном между элементами знаменитой уваровской триады: “самодержавием” (Государем-императором) и “народностью” (православными подданными, организованными в черносотенном движении). К тому же для Волынской губернии актуальным оставалось соперничество между православной и католической церквями (С. 43-62).

Проблему межконфессионального соперничества авторы обсуждают в следующей главе, освещая отношение черносотенцев к украинскому языку и культуре, хотя было бы логичнее сделать это раньше, говоря о значении православия для монархистов. Это соперничество обострилось после принятия в революционное время Указа “Об укреплении начал веротерпимости” от 17 апреля 1905 г., сделавшего возможным, в частности, переход из православия в другие христианские конфессии. В этой связи на соседней с украинскими губерниями Холмщине (на юго-востоке Царства Польского), в которой в 1875 г. была ликвидирована униатская церковь, начался массовый переход православных (бывших униатов и их потомков) в католичество. В значительно меньших масштабах переход в католичество отмечался и в губерниях Западного края. Православные иерархи и публицисты увидели в этом опасный прецедент: для российских националистов и монархистов принятие католичества было равнозначно “ополячиванию”.

В этой ситуации, как указывают авторы, одной из мер по усилению влияния православия стал проект издания Евангелия на украинском языке, в котором приняли участие местные лидеры черносотенцев из числа православного духовенства. Кроме того, не без участия волынских черносотенцев выпускались и распространялись популярные украиноязычные брошюры на злободневные темы. Некоторые видные черносотенцы поддерживали требования о преподавании на украинском языке в начальной школе. Авторы приводят цитаты из украиноязычных публикаций (на “ярыжке” – в принятом для русского языка правописании) на страницах черносотенных газет Правобережья (С. 63-93). Отмечу, что украинский язык рассматривался “малороссийскими монархистами” как простонародный, предназначенный для крестьян, а не как язык высокой культуры, что не мешало легитимации прежде полулегальной украинизации широких масс.

В частности, знаковая для украинской культуры фигура Тараса Шевченко почиталась и черносотенцами украинских губерний, включая православных священников (несмотря на антиклерикальные мотивы в его поэзии). Отношение к Шевченко стало маркером для определения взаимоотношений “малороссийских монархистов” с “политическими украинцами”. Первоначально черносотенцы видели в Кобзаре народного поэта, закрывая глаза на его антицерковные и антицарские строки. Но накануне двухсотлетия Шевченко в 1914 г. его личность и творчество стали объектом острой политической борьбы. В результате мероприятия по чествованию памяти поэта оказались под запретом, а черносотенные активисты разделились: одни считали необходимым отметить юбилей, а другие осознали, что тем самым будет оказана поддержка украинскому движению, для которого Шевченко являлся безоговорочным национальным символом (С. 101-125).

Тематически близка этой главе и следующая, повествующая о терминах “Украина” и “украинский”, употреблявшихся в черносотенных и идейно близких к ним православных изданиях, наряду с “Малороссия” и “малороссийский”. Как и в случае с юбилеем Шевченко, в ходе обострения противостояния с украинским движением наметился дискурсивный конфликт в рядах черносотенцев между сторонниками и противниками употребления термина “Украина”, как “присвоенного” украинскими националистами (С. 127-145). При прочтении этой главы возникает логичный вопрос, проигнорированный авторами: использовали ли черносотенцы этноним “украинцы”? Необходимо иметь в виду, что “малороссийский монархизм” не сводился к волынскому отделу, и заметная часть местных “националистов” – представители “Клуба русских националистов” в Киеве, близкого к “Всероссийскому национальному союзу”, целенаправленно конструировали именно “малороссийскую” идентичность жителей украинских губерний.

Вторая часть книги посвящена национализирующей деятельности “малороссийских монархистов”: популяризации исторических знаний и коммеморации исторических событий, отстаиванию местного патриотизма, разжиганию ксенофобских настроений, организации местных крестьян и решению экономических проблем. Для черносотенцев Правобережья, как и для украинских националистов, излюбленной исторической темой было украинское казачество, а главной исторической фигурой – гетман Богдан Хмельницкий. Коммеморация казацкой истории при помощи фигуры Хмельницкого позволяла подчеркивать единство “малороссийской ветви русского народа” с “великороссами” и антипольский характер казацких выступлений. Черносотенцы не только популяризировали казацкую историю, но и ввели в практику ритуалы коммеморации исторических событий. Лидер Почаевского отдела “Союза русского народа” (далее – СРН), архимандрит Свято-Успенской Почаевской лавры Виталий (Максименко), стал инициатором создания мемориального комплекса “Казацкие могилы” и Свято-Георгиевского мужского монастыря в честь битвы под Берестечком 1651 г.⁴ Правда, попытка принять участие в официальных празднествах по случаю 200-летия Полтавской битвы 1709 г. оказалось неудачной, поскольку Николай II выступил против присутствия многочисленной делегации: Почаевский отдел СРН, который охватывал не только Волынскую губернию, решил направить в Полтаву представителей всех своих местных организаций (С. 149-177). Этот эпизод проявил недостаточную “народность” самодержавия, несколько опасавшегося “революционеров справа”, как современники называли черносотенцев.

Следующий раздел назван “Агитация за автономию украинских земель”. Вопреки заголовку, речь в нем идет, скорее, о местном патриотизме черносотенцев (С. 179-194). Из текста также следует, что авторы очень широко понимают ксенофобию черносотенцев, относя к ней не только антисемитские, антипольские и антикатолические высказывания, но и неприятие бюрократии как антирусского “средостения” между Царем и “народом” (С. 195-219). Говоря об агитации черносотенцев, авторы уделяют внимание активной работе с крестьянами местных отделений СРН на Правобережье в рамках трезвеннического движения, имевшего общероссийский масштаб. При этом, к сожалению, за пределами внимания авторов в этой главе осталась активизация православных братств на Правобережье, за исключением Холмского братства в недавно созданной Холмской губернии Царства Польского (С. 221-226). Почему-то рассказ об украинском братском движении в 1912–1914 гг. и его поддержке Киевским, Подольским и Волынским генерал-губернаторами оказался не в этой главе, а в двух приложениях к основному тексту (С. 281-287).

Модерные националисты “негосударственных” наций уделяли значительное внимание экономическим вопросам. В рамках черносотенного проекта архимандрит Виталий (Максименко) способствовал развитию кооперативного движения на Волыни. Черносотенцы выступали с призывами отказаться от покупок товаров у торговцев-евреев (С. 227-237).

К сожалению, за рамками второй части книги остался важный вопрос об участии черносотенцев в думских выборах, особенно в избирательных кампаниях в Третью и Четвертую Думу, в ходе которых монархистам удавалось мобилизовать поддержку украинских крестьян.

***

В третьей части книги авторы обосновывают принадлежность “малороссийских монархистов” к украинскому движению в качестве его правого крыла. Этот радикальный тезис требует особенно тщательного обоснования. Представленные же в книге аргументы вызывают вопросы и возражения, требующие дальнейшего уточнения. Кратко перечислю основные тезисы авторов и наиболее очевидные контраргументы, которые им не удалось предвосхитить в своем исследовании и убедительно нейтрализовать.

1. Черносотенные депутаты Третьей Думы (1907–1912) из украинских губерний – православные священники и крестьяне – рассматривались некоторыми современниками как украинские деятели, хотя историк и публицист Михаил (Мыхайло) Грушевский выступал против “правого украинства” (С. 242-245).

Действительно, известны случаи обсуждения перспектив сотрудничества между черносотенными активистами и украинскими националистами, которые воспринимали местных членов СРН как таких же украинцев. Однако личные контакты не переходили на уровень целого движения. Невозможно представить себе сотрудничество, скажем, “Товарищества украинских поступовцев” и Житомирского отдела “Союза русского народа”. Здесь уместно вспомнить о тезисе Фейс Хиллис о том, что “точкой расхождения” между “украинцами” и “малороссами” было их отношение к социальной реальности и путям ее реформирования.⁵

2. Православное духовенство на Правобережной Украине могло участвовать как в черносотенных, так и в украинских национальных организациях (С. 245-247).

Подчиняясь церковной иерархии, встроенной в государственную систему Российской империи, православное духовенство было фактически организовано в монархическую партию, которая агитировала среди украинских крестьян. Не могло быть и речи об участии в обоих движениях черносотенных лидеров – архиепископов Антония (Храповицкого) и Евлогия (Георгиевского) или упомянутого выше архимандрита Виталия (Максименко).

На местах, будучи включенными в общую среду немногочисленного локального общества, “украинцы” и “малороссы” могли избегать соперничества и даже взаимодействовать, объединяясь для решения конкретных задач и в силу общей этноконфессиональной принадлежности. Как пишут авторы: “Взаимодействие украинских активистов с монархистами, в частности и с членами монархических праворадикальных организаций, в повседневной жизни зависело от политических пристрастий, личной позиции и местных региональных особенностей” (С. 241). Однако открытым остается вопрос о том, на каком уровне это взаимодействие представлялось возможным, а на каком – совершенно невообразимым.

3. Видные украинские деятели участвовали и в украинском, и в монархическом движении. Например, Петр (Петро) Косач – отец известной поэтессы Леси Украинки, или выдающийся историк казачества и музейный деятель Дмитрий (Дмытро) Яворницкий (Эварницкий), который провел в 1915 г. для Николая II экскурсию по Екатеринославскому музею имени А. Н. Поля, а также историк Иван Каманин (С. 249-252).

Упомянутые деятели сыграли видную роль в украинской культуре, но они не были участниками политического украинского проекта, будучи глубоко интегрированными в российский имперский истеблишмент. П. Косач занимал высокие должности на Правобережной Украине и завершил службу в чине действительного статского советника, эквивалентного званиям генерал-майора и контр-адмирала, а Д. Яворницкий старательно избегал политизации своих исследований украинского прошлого.

4. Роль Почаевского отдела СРН и архимандрита Виталия (Максименко) высоко оценил историк и политик Дмитрий (Дмытро) Дорошенко, побывавший в 1912 г. в Почаевской лавре вместе с историком церкви Василием (Васылем) Бедновым и врачом Ефимом (Юхымом) Павловским (С. 253-256).

Имеет смысл ознакомиться с тем, как об этом визите рассказывает сам Дорошенко (курсив мой – М.Г.):

Наведавшись в Почаев, мы не могли не пропустить случая, чтобы не побывать в самой “пасти льва”, не увидеться с руководителем движения, который выходил из келий Почаевской Лавры. Предлогом для нашего визита стало желание посетить земляка-екатеринославца, ибо Виталий Максименко таки был екатеринославцем по роду. Принял он нас очень вежливо и даже приветливо, угостил чаем с “вареньем” (конфитюрами), одарил целой кучей книг, среди которых были и довольно ценные издания по истории Лавры и вообще Православной Церкви на Волыни. Как человек умный, он сообразил, с кем имеет дело, говорил сдержанно и осторожно, так же, как и мы со своей стороны. Но для нашего разговора была тема, на которой мы сошлись, хотя и подходили к ней и трактовали ее с разных точек зрения: интересы украинского (или “малорусского”, как говорил Виталий) населения и столкновение их с интересами польскими или еврейскими на Волыни. Так же, как и наша общая, много в чем схожая, позиция по обороне православия супротив латинско-польского натиска, который ощущался тут на пограничье между Галичиной и Волынью. Мы с похвалой отозвались о сооружении казацких могил на Берестецком поле, это, очевидно, было приятно услышать Виталию, и он подробно рассказал нам о своих планах в этом деле. В целом наш довольно длинный разговор был интересный, думаю – обоюдно. Все же ощущалось, что это говорили между собой “малороссы”, хоть разных, даже слишком противоположных политических и национальных ориентаций.⁶

В процитированном фрагменте говорится ни о чем ином, как о совпадении интересов “сознательных украинцев” и “политических малороссов”, пусть и по широкому кругу вопросов. Более того, Д. Дорошенко использует для общего обозначения участников разговора закавыченный термин “малороссы”, который употреблял архимандрит Виталий, но ни в коем случае не “украинцы”. Вообще, участники приятного общения оставались настороже: они прекрасно понимали, что являются противниками друг друга.

5. “Малороссийские монархисты” и “политические украинцы” были союзниками по “Холмскому вопросу” – борьбе за образование и выделение из состава Царства Польского (официально – Привислинского края) Холмской губернии, преимущественно заселенной этническими украинцами (С. 258). Инициаторами образования Холмской губернии были монархические силы, а украинская общественность только поддержала это начинание.

Этот аргумент подчеркивает эфемерность альянса между двумя силами, коль скоро основа его оказывается негативной – наличие “общего врага”, поляков и католицизма, от которых оба движения хотели “защитить” местных украинцев. Следует добавить, что украинское политическое движение (в терминологии авторов – “левое крыло украинского движения”) в Российской империи не было замкнутым. Украинские деятели и политические силы сотрудничали с российскими либералами и революционерами, что проявлялось при формировании коалиций и списков в ходе думских выборов, в дискуссиях о национальном вопросе и целесообразности национальных партий среди левых сил. Одновременно украинские либералы не отвергали значения православной церкви для “украинского дела”, что проявилось в послереволюционный период, когда велась борьба за автокефалию украинской церкви.

Исходя из приведенных выше аргументов, кажется более корректным говорить о том, что вскоре после 1905 г. в украинских губерниях Российской империи сформировались два национальных проекта-конкурента – “украинский” и “малороссийский” (украинский проект в Австро-Венгрии – самостоятельный феномен). Оба они ориентировались на православное украинское население, но расходились по вопросам о путях изменения социальной реальности: “сознательные украинцы” выступали за формирование отдельной украинской нации и преобразование имперских порядков с помощью политических реформ, а “политические малороссы” – за консолидацию “малороссов” в рамках “большого российского народа”, требуя ограничить возможности “инородцев” (евреев, поляков, немцев) в различных общественных сферах во имя интересов этого общего “русского народа”.⁷

В завершающей главе в основном освещается участие православных священников Волыни и их потомков в украинском движении межвоенного и военного времени (С. 261-277). Интересно, что в кратких выводах к исследованию авторы сравнили “малороссийских монархистов” и их роль в “национализации” украинцев с “русофилами” (“москвофилами”) в Галиции XIX в. (С. 279). Напомню: русофильское движение было лояльным к династии Габсбургов, клерикальным и антипольским, при этом рассматривало галицких украинцев (“русинов”) как часть единого русского народа “от Карпат и до Камчатки”.8 Несмотря на “москвофильство”, “русофилы” во многом заложили основу для превращения Галичины в “украинский Пьемонт” – центр национального строительства.

Подводя итоги, следует признать, что монография Климентия К. и Климентия И. Федевичей позволяет пересмотреть сложившиеся стереотипы о черносотенцах и положении этнических украинцев в Российской империи и преодолеть дихотомию “правящая нация – угнетенная нация”, в рамках которой идейные “малороссы” становятся предателями “национальных интересов”. Однако представляется необоснованным тезис авторов о том, что ориентация черносотенцев на интересы этнических украинцев (понимаемые в соответствии с консервативно-охранительной идеологией) позволяет отнести “малороссийских монархистов” к правому крылу украинского движения. Слишком по-разному “украинцы” и “малороссы” воспринимали “свою” нацию и тогдашнюю Россию. Бесспорной заслугой Федевичей считаю указание на взаимодействие между участниками двух противостоящих национальных проектов. И все же после прочтения книги у читателя может остаться вопрос: как же охарактеризовать идентичность “малороссийских монархистов”, соединявших консерватизм и популизм с местным патриотизмом и почитанием украинской культуры?

1 Климентій Федевич. Українізація через Чорну сотню // ZAXID.NET. 2011. 14 октября. Здесь и далее в круглых скобках указаны страницы рецензируемого издания.
2 См., напр., обобщающие труды: Сергей Степанов. Черная сотня в России (1905–1914 гг.). Москва, 1992; Его же. Черная сотня. 2-е изд., доп. и перераб. Москва, 2005; Игорь Омельянчук. Черносотенное движение на территории Украины (1904–1914 гг.). Киев, 2000; Его же. Черносотенное движение в Российской империи (1901–1914). Киев, 2007. В работах И. Омельянчука особое внимание уделено черносотенцам в украинских губерниях.
3 См.: Дмитрий Коцюбинский. Русский национализм в начале ХХ столетия: Рождение и гибель идеологии Всероссийского национального союза. Москва, 2001; Светлана Санькова. Русская партия в России: Образование и деятельность Всероссийского национального союза (1908–1917). Орел, 2006; Александр Глушков. Становление и эволюция прогрессивного национализма в позднеимперской России / Дисс. … к.и.н. Пермь, 2016; Ольга Мартинюк. Російський націоналізм як соціально-політичний феномен у виборчому процесі Правобережної України (1906–1912 рр.) / Дис. ... к.і.н. Київ, 2016.
4 В настоящее время на месте мемориала, созданного волынскими черносотенцами, действует Национальный историко-мемориальный заповедник “Поле Берестецкой битвы” (в районе села Пляшево Ровенской области Украины), неофициальное название которого – “Казацкие могилы”. См. репортаж о путешествии по мемориальному комплексу: Павло Солодько. Берестечко. Екскурсія музеєм “Козацькі могили” // Історична правда. 2011. 10 июля.
5 См. об окончательном размежевании “украинцев” и “малороссов” вследствие революционного 1905 года: Faith Hillis. The Children of Rus’. Right-Bank Ukraine and the Invention of a Russian Nation. Ithaca and London, 2013. Pp. 162-173.
6 Дмитро Дорошенко. Мої спомини про давнє-минуле (1901–1914 роки). Винипег-Манітоба, 1949. С. 138-139.
7 Подобнее о размежевании реформаторских приоритетов “украинцев” и “малороссов” см.: Faith Hillis. The Children of Rus’. Right-Bank Ukraine and the Invention of a Russian Nation. Pp. 135-148
8 См. подробнее о галицком “русофильстве”: Олена Аркуша, Мар’ян Мудрий. Русофільство в Галичині в середині ХІХ – на початку ХХ ст.: генеза, етапи розвитку, світогляд // Вісник Львівського університету. Серія історична. Львів, 1999. Вип. 34. С. 231-268; Ярослав Грицак. Пророк у своїй вітчизні. Франко та його спільнота (1856–1886). Київ, 2006. С. 116-122.

Цей текст є частиною колективної монографії: Олександра Гайдай, Максим Кавун, Едуард Петровський, Сергій Посохов, Олег Репан, Ірина Склокіна, Сергій Терно, Федір Турченко, Вадим Хмарський, за ред. Георгія Касьянова. Політика і пам’ять: Дніпро – Запоріжжя – Одеса – Харків від 1990-х до сьогодні. Львів, 2018.
      
      Анексія Криму і початок російсько-української війни стали подіями, що вперше поставили саме східні та південні українські регіони в центр національного наративу — оскільки саме майбутнє існування української держави вирішувалося вже не у символічному, але буквальному військовому протистоянні, а Харків, Дніпро, Запоріжжя та Одеса стали спочатку місцем спроб сепаратистських заколотів, а потім найближчим армійським тилом.

      Безумовно, символічне вшанування української незалежності було присутнє в цих містах ще з 1991 р., але ніколи не набувало центрального значення. Характерний приклад у цьому плані — харківські пам’ятники Незалежності. Перший з них був зведений 2001 р. посеред жвавої транспортної розв’язки у старому центрі міста (вкрай провальне містобудівне рішення) та потрапив до топ-10 українських пам’ятників, позбавлених смаку¹ (сентиментальне та кічеве враження справляла зокрема тендітна фігура 10-річної дівчинки-України в поєднанні з велетенською колоною, увінчаною хижим птахом-тризубом). У 2012 р. цей пам’ятник було знесено як «тимчасовий», натомість на реконструйованій до Євро-2012 площі Конституції, де знесли монумент на честь проголошення Радянської влади в Україні, було відкрито інший пам’ятник Незалежності — «Україна, що летить», який одразу ж розкритикували за вкрай стандартне й архаїчне композиційне рішення. Обидва проекти виконувалися одним скульптором та вже традиційно для Харкова були впроваджені «згори», без діалогу із громадою чи дослідження реальних практик містян. Очевидно, що такі рішення викликали радше підозри у корупційних інтересах в «освоєнні» коштів на подібних будівельних проектах.

      Натомість перші загибелі на Євромайдані, а пізніше початок війни, викликали хвилю спонтанних комеморацій «знизу», найчастіше у формі «громадських меморіалів» (чи «живих меморіалів»)², що спонтанно утворювалися самими містянами. У регіонах такі мобільні меморіали, що складалися з портретів загиблих, квітів, свічок, молитовних предметів (невеликих ікон чи чоток) виникали спонтанно на місці зібрань місцевих Майданів. Після повалення пам’ятників Леніну та іншим комуністичним діячам, особливо в центральних локаціях, порожні постаменти ставали дисплеями, на яких (чи біля яких) розташовували фото загиблих, хрести тощо.

      
      «Громадський меморіал» на вшанування загиблих на Майдані та на Донбасі (біля постаменту поваленого пам’ятника Леніну). Харків, 12.02.2015. Фото: argument.ua

      
      Ще однією вернакулярною формою меморіалізації стало розміщення у міському просторі предметів із зони АТО³: уламків снарядів та військової техніки, понівечених предметів із зони обстрілів тощо. Сприйняття цих предметів як автентичного свідчення правди про війну, утворених самою історією решток, матеріалізованого втілення страждання та нищення робило їх значно переконливішими, ніж професійні мистецькі роботи, які сприймаються як «суб’єктивні» та найчастіше закорінені у радянському професійному досвіді. Такі предмети та колажні композиції стали виставлятися також у місцевих історичних музеях. Вони набули також характеру нагадування про реальність війни, яка з плином часу все менше відчувається у мирних містах. Слід згадати, що використання уламків техніки, зброї та інших предметів як елементів надгробків солдатів, а також для виставлення у міському просторі та музеях є давнішою військовою практикою (наприклад поширене серед вояків-афганців).

      Медіалізація та поп-культура часом у несподіваний спосіб впливали на такі «низові» монументи. Так, у Запоріжжі в листопаді 2016 р. на Майдані Героїв було розміщено «трон із зони АТО», що нагадував трон із серіалу «Гра престолів» та складався із численних уламків снарядів і гільз. Метою цієї акції було нагадування про тривання війни, а також фінансова допомога солдатам: «трон» зрештою був куплений на аукціоні запорізьким бізнесменом, гроші були передані на потреби АТО⁴.

      
      «Трон із зони АТО». Фото: Типичное Запорожье

    
      Хоча місцеві еліти у Дніпрі, Запоріжжі, Одесі та Харкові після короткого періоду пост-революційної невизначеності та загравання із сепаратистськими силами задекларували свою лояльність до нової київської влади, однак, вони не були схильні підтримувати та розвивати ті низові форми вшанування загиблих, що виникали спонтанно «знизу». Як зазначає Сергій Єкельчик, в Одесі в першу річницю Майдану активісти вшановували Небесну Сотню біля пам’ятника Дюку (де збирався одеський Євромайдан) та Потьомкінських сходів, проте міська влада покладала квіти до пам’ятника Шевченку — стандартного «національного» символу⁵. Вочевидь, таким чином активісти інтерпретували Євромайдан і його цінності як дуже «одеські», закорінені в локальній ідентичності, та намагалися привласнити найпопулярніші міські локації, тоді як для міської адміністрації герої Небесної Сотні скоріше були героями «ззовні». Пізніше муніципалітети почали включати вшанування загиблих на Майдані та в АТО у містопланування та топонімічні зміни, перебираючи на себе і відповідний символічний капітал, пов’язаний із цими героями. Однак, у жодному місті не було запропоновано рішень, які б зберегли спонтанні та змінні низові форми комеморацій.

      Як слушно зазначає Сергій Єкельчик, перші троє загиблих на Євромайдані перетворилися на іконічний символ боротьби Майдану та цілого українського громадянського (а не етнічного) націоналізму: Сергій Нігоян, вірменин за походженням, вихідець із Дніпропетровщини, білорус Михайло Жизневський та львів’янин Юрій Вербицький репрезентували як єдність українського сходу і заходу, так і міжнародне значення ідей свободи та гідності, за які йшла боротьба. Могила Сергія Нігояна у Березнуватівці на Дніпропетровщині стала місцем численних відвідин⁶.

      Саме дніпропетровське походження героя набуло ще більшого значення через перетворення Дніпра на «столицю» патріотизму, адже саме в Дніпрі місцеві бізнес-еліти (на чолі з Ігорем Коломойським), на відміну від Донбасу та інших регіонів, найбільш рішуче виступили проти сепаратизму, підтримали активну проукраїнську меншість, волонтерів та солдатів-добровольців, створивши новий позитивний міф міста як «серця України»⁷. Безумовно, хоча ця постава була доволі ситуативною та прагматичною, тим не менше, завдяки такій ідеологічній рамці стали можливими також численні ініціативи, що не мали нічого спільного з олігархічними інтересами.

      Саме у Дніпрі виник найперший в Україні музей «Громадянський подвиг Дніпропетровщини в подіях АТО», що поєднав діяльність традиційної інституції (історичного музею ім. Д. Яворницького) та ветеранів і волонтерів. У музеї було створено окремий відділ, присвячений нещодавнім подіям, який складається із експозиції всередині музею, залу пам’яті загиблих і виставки просто неба «Шляхами Донбасу» (своєрідне продовження лінії розміщення автентичних об’єктів у міському просторі). Ключовими ознаками цієї ініціативи є участь самих ветеранів та волонтерів, залученість громади, та прагнення передати відвідувачу автентичний досвід переживання війни. Експозиція, що розміщена просто неба, містить артефакти в натуральну величину, а тому включає відвідувача у власний простір та справляє враження своєю масштабністю. Безумовно, ця ініціатива вражає своїм прагненням щирості та промовляє символами, що передусім зрозумілі для сучасників, тих, хто активно включений у події. Прагнення до сучасних форм та медій виявилося у створенні також віртуальної версії музею із можливістю 3D-туру⁸. Безумовно, це героїчний і державоцентричний наратив, який, проте, робить суттєвий акцент на індивідуальних долях, а також включає повсякденні предмети, що робить тему війни більш багатовимірною.

      Прикладом сучасного «громадського меморіалу» стала також імпровізована Алея Героїв у Дніпрі, створена на честь загиблих силами волонтерів. Ще з весни 2014 р. це місце стало простором спонтанного вшанування містянами загиблих на Майдані. Пізніше до спеціально виготовлених щитів родичі та близькі загиблих почали приносити і додавати меморіальні об’єкти, як-от фото, тексти віршів, біографічні скетчі, квіти, свічки тощо. Тривалий час цей меморіал був саме імпровізованим і динамічним, але поступово була випрацювана ідея «твердих» форм («увічнення»). Цей «стабільний» меморіал розвивав одну з провідних рис свого попередника – акцент на портретах людей, на конкретних долях. Це можна трактувати водночас і як гуманістичний меседж меморіалу (важливість окремої людини), так і тяглість від попередньої епохи: адже неподалік, біля облдержадміністрації, розташовується ще з радянських часів Дошка пошани (з індивідуальними портретами). Цей приклад може слугувати джерелом для роздумів про тяглість і трансформації розуміння героїзму, цінностей індивідуалістичних і колективістських, та культури пам’яті у (пост)радянській Україні.

      
      Один зі щитів на Алеї Героїв у Дніпрі, вересень 2016 р. Фото Ірини Склокіної

      
      Алея Героїв у Дніпрі – травень 2017 р. Фото: Dnepr.com

      
      Характерно, що у дискусіях громадськість досягла консенсусу щодо тощо, що слід відмовитися від монументалізму, коштовних матеріалів і великих постаментів як «радянських» рис на користь «європейськості». Від початку була також присутня ідея екранів, на яких будуть демонструватися світлини з подій війни, що відбиває прагнення до сучасних медій⁹. У дискусіях також народилася ідея про те, що меморіал як такий, що розвиває цінності Майдану, має об’єднувати представників різних поглядів, релігій і переконань¹⁰. В результаті меморіал був розбудований на кошти меценатів та за підтримки голови ОДА. «Європейськість» була втілена також у написах різними мовами світу, що має демонструвати нову ідентичність українського суспільства як відкритого на світ, так і, напевно, засвідчує полемічну спрямованість щодо міжнародної російської пропаганди¹¹.

      Ідея про «європейські» форми вшанування присутня також у ескізі, що наразі визнаний переможцем конкурсу на пам’ятник «Захисникам України» у Харкові¹². У цьому випадку під «європейськістю» розуміється відхід від буквалістського реалізму, що вкрай характерний для публічної скульптури в Україні, на користь абстрактної форми, що має спонукати відвідувачів до особистих роздумів, а не сприйняття готових меседжів.

      Водночас, сам процес творення цього пам’ятника аж ніяк не можна назвати «європейським», адже це скоріше рішення, трансльовані згори. Сам конкурс відбувався поспіхом і без ширшої дискусії в громаді, і тим більше без міжнародної участі, а переможцем у ньому став головний архітектор області, із яким пов’язана низка скандалів. Подібним чином, здається, дещо формальний підхід характерний і для Запоріжжя, де мешканцям було виділено 10 днів для висування своїх пропозицій щодо меморіалу (на одному з місцевих кладовищ), коли попередній ескіз уже було оприлюднено. Крім того, влада навіть не змогла комунікувати для медій питання фінансування цього проекту тощо¹³. Здається, для місцевої влади все ще залишається завданням на майбутнє випрацювати формат більшої взаємодії та делегування відповідальності та влади громаді.
      Окрім громадських ініціатив, у містах сходу та півдня України присутні також відомчі (корпоративні) ініціативи зі вшанування полеглих на Донбасі (наприклад, ініціатива СБУ в Одесі¹⁴ чи Інституту танкових військ Харківського політеху¹⁵). Ці ініціативи вирізняються традиційним монументалізмом, наявністю релігійних та державних символів. Їхнє розташування тяжіє до інституцій-ініціаторів і тому лише частково належить публічному простору міст.

      Безумовно, слід також розуміти той складний контекст, у якому вшанування загиблих в АТО знаходить своє втілення в українських містах. Цей контекст включає також функціонування низки різноманітних ветеранських організацій, у тому числі пов’язаних із Другою світовою, війною в Афганістані 1979–1989 рр., та ліквідацією аварії на Чорнобильській АЕС 1986 р.¹⁶ Всі ці групи протягом десятиліть виборювали як високий символічний статус, так і соціальні пільги. Нові меморіальні ініціативи неминуче мусять діяти у вже насиченому символічному просторі. У невеликих містечках і селах України можна спостерігати поєднання вшанування різних категорій ветеранів: до меморіалу Другої світової війни (який має абсолютну символічну цінність) додавали пам’ятні знаки та плити з іменами афганців та чорнобильців. Причому це виглядало не скільки як телеологічний мілітарно-національний наратив (у рамках якого різні покоління прямували до спільної мети), скільки як гуманістична перспектива: адже в невеликих населених пунктах кількість загиблих не була надто чисельною, отже була можливість вшанувати кожного поіменно, а часом навіть представити портрет кожного загиблого¹⁷.

      Сьогодні у багатьох місцях пам’ятні знаки на вшанування загиблих в АТО розташовують поруч з уже наявними пам’ятними знаками, що показує, що на рівні локальних громад втрата одного зі своїх членів завжди є трагедією, хоч якими б відмінними не були, наприклад, війна в Афганістані та АТО¹⁸. Крім того, це пов’язано із логістичною простотою рішення, коли меморіальні знаки на честь загиблих в АТО розміщуються у вже існуючих впорядкованих громадських просторах. Спільна гуманістична перспектива щодо загиблих як в Афганістані, так і в АТО, очевидна на прикладі комеморацій біля пам’ятника загиблим військовослужбовцям у Запоріжжі, який був встановлений ще 20 років тому силами організації солдатських матерів, а сьогодні до нього приходять також матері загиблих в АТО (причому саме в День захисту дітей 1 червня)¹⁹.
      Багато активістів вже наявних ветеранських спілок почали активно підтримувати ветеранів АТО, займаючись волонтерством, передачею досвіду, включаючись у публічні ритуали вшанування, а також і безпосередньо йдучи на фронт. Одним із прикладів є спілка ветеранів Афганістану Московського району Харкова, яка займається волонтерською роботою, а також додала експонати з Майдану та АТО до експозиції в своєму «Музеї-діорамі воїнів-інтернаціоналістів Харкова»²⁰.

      
      Музей-діорама воїнів-інтернаціоналістів Харкова. Нова частина експозиції, присвячена Майдану і АТО. Фото Ірини Склокіної, 2016 р.

      
      Ці експонати виразно відсилають до українського національного наративу: прапори, фото монументів з Майдану, релігійна символіка. У такий спосіб афганці включаються у наратив про тяглість мілітарних національних традицій і здобувають новий символічний капітал, а також плекають ідеологію професіоналізму військових, які передають свій досвід і виучку наступним поколінням вояків. Однак, інша частина українських афганців приєдналася до (про)російського боку конфлікту, а також болісно переживає розпад «бойового братерства» із російськими афганцями²¹.

      Однак, безумовно, нові ветеранські спілки учасників АТО не тільки кооперують, але і намагаються донести специфічність саме свого воєнного досвіду. Присутнім є запит на пошук нових меморіальних форм, які б не повторювали радянські. Розгорнулася також дискусія про «несправжніх» ветеранів Другої світової (адже учасники бойових дій уже дуже нечисленні), які отримують публічні кошти та ведуть неорадянську агітацію. Мер Дніпра Борис Філатов оголосив про припинення фінансування цих старих організацій та переведення цієї підтримки для спілок ветеранів АТО²², хоча разом із тим він публічно зауважує, наприклад, про недоторканність Дня Перемоги 9 травня²³.
      Вшанування загиблих на Майдані та в АТО є водночас викликом і тестом на демократичні зміни, заради яких власне боролися загиблі. Поруч із низовими ініціативами комеморацій, що мають учасницький та плинний характер, пам’ять про нещодавні події набуває все більш «твердих» форм, які, проте, учасники прагнуть переосмислити під впривом нових медій, а також того, що вони позначають як «європейськість».
      
      
      Ірина Склокіна – кандидатка історичних наук, дослідниця Центру міської історії Центрально-Східної Європи (Львів), i.sklokina@lvivcenter.org.ua

1.Топ-10 самых аляповатых монументов независимой Украины [рейтинг тижневика «Комментарии»] (19.11.2009) // УНІАН, https://www.unian.net/society/291104-top-10-samyih-alyapovatyih-monumentov-nezavisimoy-ukrainyi.html
2. Про саму ідею “living memorial”, що поширена сьогодні в цілому світі, див. Doss E. The Emotional Life of Contemporary Public Memorials: Towards a Theory of Temporary Memorials. Amsterdam, 2008.
3. Щодо АТО, див. наприклад див. про таку ідею в Запоріжжі: Запорізькі волонтери створюють пам’ятник з уламків, зібраних в зоні АТО (3.06.2015) // Depo Запоріжжя, https://zp.depo.ua/ukr/zp/zaporizki-volonteri-stvoryuyut-pam-yatnik-z-ulamkiv-zibranih-03062015144100
4. «Залізний трон» із АТО продали на аукціоні // Кореспондент.net, https://ua.korrespondent.net/city/zaporozhye/3777008-zaliznyi-tron-iz-ato-prodaly-na-auktsioni
5. Yekelchyk S. The Heavenly Hundred: Fallen Heroes of the Euromaidan in Post-Revolutionary Ukraine (forthcoming: The Political Cult of the Dead in Ukraine. Traditions and Dimensions from Soviet Times to Today / Ed. by Guido Hausmann. V & R Unipress Göttingen, to be published in 2019).
6. Там само.
7. Portnov A. “The Heart of Ukraine?” Dnipropetrovsk and the Ukrainian Revolution // What Does Ukraine Think? / Ed. by A. Wilson; European Council of Foreign Relations, 2015. Pp. 64–70.
8. http://museum.dp.ua/news_0949.html
9. У Дніпрі реконструюють алею Героїв Небесної Сотні та бійців АТО (11.08.2016) // Радіо Свобода, https://www.radiosvoboda.org/a/news/27915612.html Потенційно таке рішення підважує традиційне уявлення про меморіал як «застиглий» та такий, що приховує свою «створену» природу. Наприклад, у Черкасах така ідея була розвинута далі: було встановлено інтерактивний екран, на якому міняються світлини (що потенційно ставить важливі питання про авторство, вибір контенту та позбавлення від претензії меморіалу на застиглу в камені, не-діалогічну істину).
10. Однак, безумовно, не всі учасники зрештою пристали до цієї ідеї: Рацибарська Ю. Алея Героїв у Дніпрі перетворилась на алею розбрату? (16 жовтня 2018 р.) // Радіо Свобода, https://www.radiosvoboda.org/a/aleya-heroyiv-u-dnipri/29547043.html
11. Валентин Резніченко: Алея Пам’яті у Дніпрі — найбільший в Україні меморіал вшанування героїв АТО і Революції Гідності (12.05.2017) // ТСН, https://tsn.ua/ato/valentin-reznichenko-aleya-pam-yati-u-dnipri-naybilshiy-v-ukrayini-memorial-vshanuvannya-geroyiv-ato-ta-revolyuciyi-gidnosti-928152.html
12. В Харькове утвердили эскиз монумента «Защитникам Украины» (27.08.2018) // Медиа группа «Объектив», https://www.objectiv.tv/objectively/2018/08/22/v-harkove-utverdili-eskiz-monumenta-zashhitnikov-ukrainy-video/
13. Памятник погибшим воинам АТО обойдется Запорожью в 1,2 миллиона гривен (16.07.2015), https://www.061.ua/news/892236
14. В Одесі відкрили пам’ятник воїнам, загиблим в АТО (4.11.2016), https://novynarnia.com/2016/11/04/v-odesi-vidkrili-pam-yatnik-voyinam-zagiblim-v-ato/
15. В Харьковском политехе установят памятник погибшим воинам АТО (11.11.2017) // https://mykharkov.info/news/v-harkovskom-politehe-ustanovyat-pamyatnik-pogibshim-voinam-ato-29457.html
16. 1995 р. в Запоріжжі встановлено пам’ятник воїнам-інтернаціоналістам, які загинули в Афганістані, у Дніпрі такий монумент встановили ще 1989 р., а 1997 р. в Одесі та в Харкові. Меморіали на честь ліквідаторів чорнобильської катастрофи було відкрито 1994 р. в Одесі, у Дніпрі — 2001 р., 1999 р. у Харкові, в Запоріжжі — 2009 р.
17. Наприклад, саме так організовано меморіальний простір у смт Буринь Сумської області: це алея портретів загиблих у Афганістані, до якої було додано симетричну частину із портретами загиблих у війні на сході України.
18. З-поміж відомих мені прикладів, поруч розташовуються пам’ятні знаки загиблих в АТО і афганців у Сумах (тут також поруч пам’ятник полеглим у Другій світовій), Бурині на Сумщині, Костянтинівці на Донеччині, Любарі на Житомирщині. Спільний пам’ятник вшановує загиблих у Афганістані та на Донбасі у с. Замшани та с. Заболоття на Волині, у с. Онуфріївка та Новоархангельську на Кіровоградщині. На вулиці Героїв АТО у Кривому Розі розташовані пам’ятні знаки воїнам-прикордонникам, афганцям, а також дві меморіальні дошки на вшанування атовців. Нерідко є також тяглість від меморіалізації афганів до атовців на рівні скульпторів, що виконують монументи, як-от у Кривому Розі, у Костополі на Рівненщині тощо. Під час дискусій також у великих містах, як-от у Харкові, виникала думка про додавання пам’ятного знаку воїнів АТО до меморіалу Другої світової: див., зокрема: В Харькове появится памятник воинам АТО (15.01.2016) // 057.ua. Сайт города Харькова, https://www.057.ua/news/1090077/v-harkove-poavitsa-pamatnik-voinam-ato
19. У Запоріжжі вшанували пам’ять загиблих воїнів (1.06.2017) // 5 канал, https://www.5.ua/regiony/u-zaporizhzhi-soldatski-materi-vshanuvaly-pamiat-polehlykh-soldat-146875.html
20. Музей-діорама воїнів-інтернаціоналістів Харкова, https://ua.igotoworld.com/ua/poi_object/2233_muzey-diorama-voinov-internacionalistov-harkova.htm
21. Див. детальніше: Veterans of the Soviet War in Afghanistan and the Ukrainian Nation-Building Project: from Perestroika to the Maidan and the War in the Donbas // Journal of Soviet and Postsoviet Politics and Society. 2015. Double Special issue “Coming Back from Afghanistan: The Experiences of the Soviet Afghanistan Veterans” & “Martyrdom and Memory in Eastern Europe”. Vol. 1. Number 2. Pp. 133-167.
22. Мер Дніпра Філатов припиняє фінансування ветеранів, http://ipress.ua/news/mer_dnipra_prypynyt_finansuvannya_veteraniv_210212.html
23. Филатов присоединился к Вилкулу в гонениях на Институт национальной памяти (28.01.2017), https://dnepr.info/news/filatov-prisoedinilsya-k-vilkulu-v-goneniyah-na-institut-natsionalnoj-pamyati