2018 12 30 1

Оглавление

Список сокращений . . . 7
Предисловие . . . 9
Вступление. Контуры исследования . . . 13

 ГЛАВА ПЕРВАЯ. МЕТОД
Исследования Шахматова в интеллектуальных контекстах ХІХ – начала ХХ века . . . 29
1.1. Вопросы о методе . . . 31
1.2. Более чем полное собрание летописей . . . 35
1.3. Общая теория сводов . . . 53
1.4. Дело техники. Шахматов и критика текста. . . 69
1.5. Наука и искусство. . . 96
1.6. Обрастание историей . . . 113
1.7. Человек и метод . . . 135
1.8. Великие текстологические открытия . . . 142

 ГЛАВА ВТОРАЯ. СХЕМА
Ключевые идеи Шахматова по истории раннего летописания . . .150
2.1. Предшественники «Повести временных лет». . .154
2.2. Переоценка новгородской летописи. . .158
2.3. Вопрос о Несторе. . .169
2.4. Когда и как возник «Начальный свод». . .179
2.5. «Начальный хронограф». . .194
2.6. Древнейшие своды: даты и создатели. . .198
2.7. Первые исторические тексты. . . . 204
2.8. Десятинные анналы – быть или не быть?. . . 219
2.9. Редакции «Повести временных лет». . . 222
2.10. Шахматов историографический и реальный. . . 233

 ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ТРАДИЦИЯ
«Шахматовский переворот» в изучении летописей . . . 239
3.1. Критика и альтернативы. . . 241
3.2. Секреты научного успеха. . . 249
3.3. Культ Шахматова и начала традиции. . . 265
3.4. Описательные модели. . . 281

 Эпилог . . . 288

 Приложение № 1. Воспроизведение «схемы Шахматова» в работах исследователей летописания ХХ – начала ХХІ века . . . 292
Приложение № 2. Планы «Разысканий о древнейших летописных сводах» 1903 г. и исследования о «Повести временных лет» 1907 г.. . . . 297
Приложение № 3. Черновик А. А. Шахматова: краткое содержание «Разысканий». . . 302
Приложение № 4. Основные гипотезы по истории раннего летописания во взглядах А. А. Шахматова. . . 304

 Указатель

Предисловие

Большая часть сведений об истории Киевской Руси почерпнута из летописей. Этим важным памятникам древней историографии посвящена необозримая литература. История летописания давно выделилась в отдельную область исследований, не менее занимательную, чем собственно история Руси. Наиболее привлекательным для ученых было и остается древнейшее, или раннее летописание. Под этим термином я понимаю ту фазу древнеруского* историописания, которая завершилась в 10-х годах ХІІ века. В это время была создана «Повесть временных лет» (далее – ПВЛ) в том виде, в каком она представлена в дошедших до нас списках1. Тогда же разошлись самостоятельные летописные традиции: киевская, новгородская, чуть – позднее – владимиро-суздальская.

Составить представление о том, что было «до» создания ПВЛ, не зря называемой «Начальной летописью», гораздо сложнее, чем рассказать об истории более позднего летописания. Но именно там, будто за горизонтом событий черной дыры, в тумане неизвестности, кроется искушающая загадка, там сидит притягательный «идол начала». Именно туда чаще всего устремляют взоры исследователи, старающиеся разглядеть нечеткие силуэты, которые зачастую оказываются миражами. Усилиям, прилагавшимся к изучению раннего летописания, и посвящена эта книга.

Так называемое «летописеведение» оказалось ключевой дисциплиной. От ее успехов зависит не только взгляд на историю летописных текстов, но и достоверность описанных в них событий. Летописеведческие концепции опираются на то или иное представление о сущности летописей и характере работы древних книжников. В свою очередь такого рода представления определяются методологической ориентацией ученых, в частности, моделями, заимствованными у авторитетных коллег. По меткому наблюдению Томаса Куна, ученые в своей работе исходят из моделей, которые усвоили в процессе обучения или обнаружили в литературе, часто не зная и не желая знать, что придало этим моделям их высокий статус в научной среде2 . Однако нет сомнений в том, что знание о происхождении собственного метода или базовой теории имеет ключевое практическое значение.

Согласно замечанию американского социолога Рэндалла Коллинза, любая интеллектуальная традиция развивается по направлению к большей абстракции и рефлексии3 . В исторических дисциплинах это проявляется, среди прочего, в анализе методов исследования, «раскапывании» концептуальных основ, изучении «внутренних историй». Мою книгу следует рассматривать именно в контексте такого «самоанализа» науки. Я исследую происхождение того идейного и методологического каркаса летописеведения, который держится уже около столетия и опирается на работы известнейшего российского филолога Алексея Александровича Шахматова (1864–1920).

Как мне кажется, глубина рефлексии над опытом летописеведения еще недостаточна по сравнению с объемом литературы, посвященной собственно летописям. Как правило, ученые подходят к этому делу инструментально: их методологические и историографические рассуждения подчинены задаче обосновать собственные концепции истории летописания. Несмотря на то, что в последнее время появились специальные труды по истории летописеведения (в частности, монография В. Г. Вовиной-Лебедево4), они не охватили всего спектра проблем в этой области. Не до конца понятно, как соотносились методы работы Шахматова и его предшественников с текстуальной критикой, практиковавшейся в Европе XIX – начала XX века. Исследовательская «кухня», в которой готовились ключевые для последующего столетия летописеведческие гипотезы, остается во многом не раскрытой. В конце концов, не выяснены в достаточной степени причины удивительного успеха концепций Шахматова.

Следует добавить, что «самоанализ» дисциплины нуждается в чем-то большем, нежели привычное описание движения историографии, упорядоченное с помощью связующих понятий (например, «школа», «парадигма», «метод»). Здесь требуется выяснение того, как (с помощью каких категорий и рамок) это самое описание происходит, т. е. наблюдение «второго порядка», как его назвал Никлас Луман5. Наблюдением «первого порядка» в нашем случае будет изучение летописей, наблюдением «второго порядка» – анализ процесса изучения и поведения изучающих.

Итак, настоящая работа предполагает наблюдения на двух уровнях. На одном рассматриваются представления ученых XIX – начала XX века (и прежде всего Шахматова) о средневековых текстах. На другом – как воспринимался их опыт в последующей научной литературе и как это восприятие влияло на академические практики.

Стоит заметить, что данная книга не только о Шахматове и летописеведении. Ее материал позволяет ставить и более общие теоретические вопросы: как возникают идеи? что обеспечивает историографический успех? как складываются научные традиции? Хочется надеяться, что читатель найдет в этом издании пищу для размышлений.

 * * *

Признаю, что в настоящей книге были учтены не все относящиеся к теме работы, в частности, те, которыми историография «приросла» за время, прошедшее между написанием и изданием. Не все возможные материалы были привлечены, не все вопросы поставлены и, тем более, не все ответы даны. Эти и другие недостатки книги лежат исключительно на моей совести. Но положительный результат работы я разделяю со всеми, кто помогал и содействовал моему предприятию.

Прежде всего, хочу высказать глубочайшую благодарность Алексею Петровичу Толочко – научному руководителю моей диссертации, превратившейся в итоге в эту книгу. Без его помощи, советов и личного примера вряд ли эта работа появилась бы на свет. Я очень признателен за содействие и критику участникам обсуждений моей диссертации: Игорю Николаевичу Данилевскому, Вадиму Изяславовичу Ставискому, Владимиру Михайловичу Рычке, Татьяне Леонидовне Вилкул. Я безусловно благодарен всем сотрудникам Института истории Украины Национальной академии наук Украины, причастным к обсуждению и реализации этого исследования, и, конечно, его директору Валерию Андреевичу Смолию.

Моим друзьям и коллегам Ярославу Затылюку, Катерине Кириченко, Сергею Багро я искренне благодарен за советы и поддержку во время работы над этой темой. С ними я мог обсуждать сюжеты, связанные с моими трудами, в неформальной теплой атмосфере. Хочу высказать огромную признательность Виталию Штефану за тщательную редактуру и ценные дополнения к отдельным главам.

Большую роль в работе над книгой сыграли «вторничные семинары» при Обществе исследователей Центрально-Восточной Европы, которые проводятся на кафедре истории Национального университета «Киево-Могилянская академия». Главе семинара, Наталье Николаевне Яковенко, и всем его участникам, обсуждавшим положения книги, – моя искренняя благодарность.

Хочу поблагодарить также своих польских коллег Славомира Гавляса и Адриана Юсуповича, помогавших во время моих стажировок при Историческом институте Варшавского университета. Благодаря стипендии Немецкой службы академических обменов (DAAD) мне представилась возможность осенью 2013 года поработать при университете города Гиссен. За содействие в получении стипендии и покровительство выражаю признательность профессорам Томасу Бону и Хансу-Юргену Бёмельбургу. Искренняя благодарность моему товарищу и коллеге Назарию Гуцулу за всяческую помощь во время моего пребывания в Германии. Я признателен моему французскому другу и коллеге Флорану Мушару, помогавшему мне получить некоторую необходимую литературу.

Выражаю также благодарность Германскому историческому институту в Москве, который материально поддержал публикацию книги, и киевскому издательству Laurus, взявшему на себя этот нелегкий труд.

 

 Вступление

Контуры исследования

Факты, проблемы, задачи

Человек, решивший ознакомиться с литературой о начальном летописании Руси6 , обнаружит любопытные вещи. Выяснится, что за двести лет исследования летописей самые весомые достижения были достигнуты на рубеже XIX–XX веков и принадлежат российскому филологу Алексею Александровичу Шахматову. Именно этот автор обладает наивысшим «индексом цитируемости». Более глубокое погружение в литературу обнаружит выразительную тенденцию: принципы работы с источниками, основополагающие гипотезы и понятийный аппарат большинство исследователей заимствует у Шахматова. В чем именно заключается это заимствование?

Во-первых, предлагаемые учеными схемы истории раннего летописания в большинстве своем выглядят модификациями построений Шахматова. В этих схемах воспроизводится взгляд на летописание как на последовательность гипотетических «сводов» – выдержанных в едином идеологическом ключе редакций, которые перерабатывали и дополняли вставками предшествующий исторический текст (тоже, как правило, «свод»). Последним из ранних сводов признается ПВЛ. Предшествующие ей своды рассматриваются одновременно и как самостоятельные исторические произведения, и как стадии формирования текста ПВЛ.

Во всех этих схемах предполагается четыре таких стадии (реже – три или пять). Первую – древнейший руский исторический нарратив – датируют не позднее, чем серединой ХІ века, вторую – 1070-ми годами, третью – 1090-ми. Сама же ПВЛ (1110-е годы) выступает как произведение, которое за несколько лет пережило три или две редакции – также в полном соответствии с идеями Шахматова (детальнее см. Приложение 1). До сего дня в т. н. «схему Шахматова» было внесено немало «поправок». Но это только свидетельствует о зависимости ученых от схемы или, точнее, «модели» Шахматова (ведь речь идет не о единой схеме, а о модели создания разных, хотя и сходных схем)7 и о ее потенциале.

Во-вторых, летописеведы ХХ–ХХІ веков широко используют унаследованный от Шахматова понятийный аппарат, центральный элемент которого – понятие «(летописного) свода». Оно применяется почти ко всем реальным и предполагаемым летописным произведениям и фактически не имеет строгого определения, хотя и несет стабильный набор коннотаций. Например, «летописный свод» часто понимают как текст политически мотивированный или, по крайней мере, написанный под важное государственное или церковное событие. Кроме того, в большинстве работ воспроизводятся названия отдельных сводов, присвоенные им Шахматовым («Начальный свод», «Древнейший свод») или структурно производные от них.

В-третьих, большинство ученых разделяет представления Шахматова о методах анализа летописных текстов и целях летописеведения, по крайней мере в области истории раннего летописания. Основную роль при этом играет т. н. «стратификационный» подход, когда цель исследователя – расслоить существующий текст (в частности, ПВЛ) на разновременные текстуальные пласты разного авторства и подробно реконструировать редакторскую работу (а по возможности и текстуально восстановить гипотетические памятники). Считается, что выделяемые слои отображают отдельные «своды» – редакции, наростающие на текст «ядра» подобно годовым кольцам деревьев8.

Теория и практика работы с летописями, восходящая к Шахматову, понимается как единый метод, именуемый «сравнительно-историческим», «сравнительно-текстологическим», «логически-смысловым», а то и просто «методом Шахматова».

Наконец, в-четвертых, многие исследователи, работающие «пошахматовски», сознательно считают себя продолжателями трудов ученого, его учениками и, таким образом, признают зависимость от его методологии и концепций9 . Есть попытки даже формально/структурно уподобить новейшие исследования шахматовским «Разысканиям»10. Симптоматично, что Шахматов служит «точкой отсчета» в истории дисциплины, как ее понимает большинство летописеведов и историков, занимающихся древнеруской тематикой. Предшествующая Шахматову историография в лучшем случае выступает «предысторией», а то и вообще игнорируется.

Приведенные наблюдения достаточно убедительно свидетельствуют о существовании научной традиции. Даже в отличных по задачам, предмету и содержанию работах легко виден единый «концептуальный каркас» – совокупность положений, методических принципов и правил, определяющих результаты исследования и устанавливающих «коридор» решений11. Существование традиции было осознано давно. Как писал Д. С. Лихачев, «вся новая наука о летописании, отталкиваясь или присоединяясь, строится на работах Шахматова, исходит из них»12. С тех пор ситуация не претерпела существенных изменений.

В историографии ХХ века сложилось несколько стереотипов о Шахматове-летописеведе, которые кочевали из одной публикации в другую и определили литературный образ ученого.

1) Шахматов первым применил в исследованиях раннего летописания «действительно научный подход». Предшествующая историография была не вполне научной. Настоящая история дисциплины начинается с Шахматова.
2) Воплощением «научности» был т. н. «метод Шахматова». Несмотря на отсутствие четкого определения (или даже невозможность его дать) и вариативность описания его сущности, из работу в работу переходит тезис о наличии у Шахматова особого «метода».
3) Между методологией и концепциями Шахматова и его предшественников существует разрыв. Шахматов не зависел от более ранних исследователей, а его труды знаменовали «методологическую революцию» в летописеведении, подняв его на принципиально новый уровень.
4) Шахматову была присуща гениальная интуиция и способность охватить вниманием колоссальный объем материала и держать в уме многочисленные детали. Благодаря своему таланту он выдвигал смелые и остроумные гипотезы, не переходившие в фантазии. Даже будучи ошибочными в отдельных элементах, в целом они сохранили познавательную силу и могут быть уточнены и усовершенствованы.
5) В процессе трудов ученого появилась «схема Шахматова», схема истории раннего летописания, определявшая количество и датировку летописных cочинений ХI – начала XII веков, а также взаимоотношения между ними. К «схеме» (подобно «методу») зачастую апеллируют как к чему-то целостному.

Если суммировать и несколько утрировать для выразительности образ Шахматова, получится следующее. Перед нами легендарный основатель научной дисциплины, ученый-самородок, владеющий универсальным «методом», творец масштабной «схемы» и образец для подражания, символ и авторитет. Его надлежит защищать от фундаментальной критики, а  «отход» от его воззрений может вызвать осуждение коллег13. Такой Шахматов – удобный образ, живущий на страницах статей и монографий, вписанный почти в  каноническую рамку.

Конечно, далеко не все исследователи были и являются последователями Шахматова. Значительное количество ученых приняли его гипотезы очень выброчно или вообще скептически отнеслись к его основным идеям, понятийному аппарату и приемам работы. Среди них следует назвать В. М. Истрина, Н. К. Никольского, С. А. Бугославского, И. П. Еремина, Л. Мюллера, А. Г. Кузьмина14, среди современных ученых: Т. Л. Вилкул, Д. Островски, В. Н. Русинова, А. П. Толочко, Г. М. Прохорова и других15. Вместе с тем, как отметила В. Г. Вовина-Лебедева, «что касается летописания, то, в сущности, вся дальнейшая история его изучения в ХХ веке – это споры с Шахматовым как по отдельным моментам его схемы, так и по методам его исследования, причем вне зависимости от того, идет ли речь о последователях или же о противниках его концепций»16.

Вся историография летописания так или иначе концентрируется на Шахматове. Даже несогласные с ним не могут обойти его персону. «Шахматовоцентричность» – примечательная черта летописеведения последних ста лет. Это историографическое явление – неоспоримый факт, требующий объяснения. В этом и состоит основная мотивация настоящей работы.

Но чтобы понять, как и почему возникли представления о «методе» и «схеме» Шахматова, надо выяснить, на основе чего и как формировались концепции и исследовательские практики самого Шахматова, чем были его методы и идеи в свое время, на фоне науки конца XIX – начала XX века.

В фокусе этой книги находятся преимущественно труды по раннему летописанию, которое составляло ядро интересов Шахматова и его коллег по дисциплине. На материале раннего летописания отрабатывался исследовательский инструментарий и формировался понятийный аппарат. Именно в этой области самым отчетливым образом прослеживается шахматовская традиция. Ученый следовал известной тенденции – «концентрироваться на древнейших периодах, где возможность достичь весомых результатов минимальна»17. Исследование позднейших, но реальных летописных памятников было нужно Шахматову для достижения главной цели – реконструкции древнейшего летописания.

* Прилагательное «руский» используется как производное от слова Русь (страна / государство) или русь (этноним) и относится к (ранне)средневековым реалиям эпохи Киевской Руси. Это сделано во избежание путаницы с прилагательным «русский», относящимся к этнониму "русские" и связанным с ним историческим реалиям, находящимся в другом географическом и хронологическом контексте.

1 ПВЛ, как известно, не существует в отдельном виде. «Повестью временных лет» принято называть начальную часть большинства древнейших рукописей, содержащих в себе летописные тексты.
2 Кун Т. Структура научных революций [Пер. англ., сост. В. Ю. Кузнецов]. – М., 2003. – С. 76.
3 Collins R. The Sociology of Philosophies. A Global Theory of Intellectual Change. – Cambridge, Massachussets, London: Harward University Press, 2002. – P. 787.
4 Вовина-Лебедева В. Г. Школы исследования русских летописей: ХІХ–ХХ вв. – СПб., 2011.
5 Луман Н. Реальность массмедиа [Пер. с нем. А. Ю. Антоновского]. – М., 2005. – С. 181– 189.
6 Под «начальным», или «ранним», летописанием понимается период примерно до 1120 г. Его верхней границей служит создание текста «Повести временных лет», который дошел до наc. Иными словами, раннее летописание – это все то, что могло предшествовать составлению этого летописного памятника.
7 Гиппиус А. А. К проблеме редакций Повести временных лет I // Славяноведение. № 5. – 2007. – С. 22; Гиппиус А. А. До и после Начального свода: ранняя летописная история Руси как объект текстологической реконструкции // Русь в IX–X веках: археологическая панорама / Ин-т археологии РАН; отв. ред. Н. А. Макаров. – Москва; Вологда, 2012. – С. 39.
8 Там же. – С. 39, 51.
9 Конечно, нередко зависимость от Шахматова прямо не признается, но от этого не исчезает.
10 Михеев С. М. Кто писал «Повесть временных лет»? (Славяно-германские исследования. Т. 6.). – М., 2011.
11 Gilbert F. Intellectual History: its Aims and Methods. – Р. 91. 12 Лихачев Д. С. Русское летописание в трудах А. А. Шахматова // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. Т. 5. Вып. 5. – М., 1946. – С. 428.
13 Черепнин Л. В. Повесть временных лет. – С. 296–301; Кистерев С. Н. Вехи в историографии русского летописеведения. – С. 13–14. Также см. далее п. 3.4.
14 Предложенный список вовсе не претендует на полноту. Здесь указаны лишь некоторые важнейшие работы. Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе. – Пг., 1922. – С. 418–422; Истрин В. М. Замечания о начале русского летописания (окончание) // ИОРЯС – 1922. – Том XXVII. – Л., 1924. – С. 207–251; Истрин В. М. Очерк истории древнерусской литературы домосковского периода (ХІ–ХІІІ вв.). – М., 2003. – С. 180–183. Никольский Н. К. Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры // Сборник по русскому языку и словесности. Том 2. Вып. 1. – Л., 1930. Бугославский С. А. «Повесть временных лет» (списки, редакции, первоначальный текст) // Старинная русская повесть. Статьи и исследования / Под ред. Н. К. Гудзия. – М.-Л., 1941. – С. 7–37. Еремин И. П. «Повесть временных лет» как памятник литературы // Литература Древней Руси. – М.-Л., 1966. – С. 42–97. Мюллер Л. Понять Россию: историко-культурные исследования. Пер. с нем. – М., 2000. – С. 141–182. Кузьмин А. Г. Русские летописи как источник по истории Древней Руси. – Рязань, 1969; Кузьмин А. Г. Начало новгородского летописания // Вопросы истории. № 1. – М., 1977. – С. 59–77; Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. – М., 1977.
15 Вилкул Т. Л. Новгородская первая летопись и Начальный свод  // Palaeoslavica, XI. – Cambridge, Mass., 2003. – Р. 5–35; Вилкул Т. Л. Повесть временных лет и Хронограф // Palaeoslavica, XV. – Cambridge, Mass., 2007. – Р.  56–116; Вілкул Т. Л. Літопис і Хронограф. Студії з текстології домонгольського київського літописання. – К. 2015. Ostrowski D. The Nacalnyj Svod theory and the Povest’ vremennykh let // Russian linguistics. Vol. 31. 2007. – P. 269–308. Русинов В. Н. Летописные статьи 1051–1117 гг. в связи с проблемой авторства и редакций «Повести временных лет»  // Вестник Нижегородского у-та им. Н. И. Лобачевского. Серия «История». Вып. 1 (2). – Нижний Новгород, 2003. – С. 111–147. Толочко А. П. Перечитывая приписку Сильвестра 1116 г. // Ruthenica. Vol. 7. – К., 2008. – С. 154–165; Tolochko O. P. Christian Chronology, Universal History, and the Origin of Chronicle Writing in Rus’ // Historical Narratives and Christian Identity on a European Periphery: Early History Writing in Northern, East-Central, and Eastern Europe (c. 1070–1200) / Ed. by Ildar Garipzanov. – 2011. – P. 207–229; Толочко А. П. Очерки начальной руси. К.–СПб., 2015. – С. 20–68. Прохоров Г. М. Древнерусское летописание. Взгляд в неповторимое. – М.–СПб., 2014. – С. 246–268. Фоллин С. Об одном возможном источнике предисловия к Начальному своду // Ruthenica. Vol. 7. – К., 2008. – С. 140–153; Севальнев А. В. К критике гипотезы о Начальном своде // Древняя Русь: вопросы медиевистики. № 33. – М., 2008. – С. 61–63.
16 Вовина-Лебедева В. Г. Школы исследования русских летописей: ХІХ–ХХ вв. – СПб., 2011. – С. 226–227.
17. Lind J. The Novgorod Karamzin Chronicle and the Making of the Fourth Novgorod Chronicle // The Medieval Text: Editors and Critics: a Symposium. – Odense, 1990. – Р. 68.