История Киевской Руси возникла как комментированный пересказ летописи. Преимущественно такой она остается и сегодня. Но ни в какой другой области наука не оказалась так зависима от летописной повести, как в суждениях о возникновении Киевского государства.

Летопись рассказывает о расселении славян вдоль больших рек, о том, как они были «обидимы» хазарами, как призвали на княжение варяжских князей, освободивших их от чужеземной дани; как Олег захватил Киев, убив Аскольда и Дира, как осаждал Царьград и отомстил неразумным хазарам; как древляне убили князя Игоря, а его жена Ольга жестоко отомстила за то; как ходил в походы Святослав и как крестился Владимир. Ту же историю, но более темным языком, рассказывает наука: о славянской колонизации Восточноевропейской равнины, о призвании скандинавского княжеского рода и заключении с ним «договора», о возникновении государственного образования на севере с центром в Новгороде и объединении его с государственным образованием на юге, вокруг Киева, о расширении территории путем подчинения племенных княжений и внешнеполитическом противостоянии с Хазарским каганатом и Византийской империей. Эти научные проблемы (а на самом деле — эпизоды летописного рассказа) обсуждаются из книги в книгу, с различными, как кажется исследователям, толкованиями, но в порядке и контекстах, предложенных летописью. Даже историки, не склонные простодушно доверять ее свидетельствам, выстраивают свои аргументы как оппонирование древнему автору. Летописный рассказ, следовательно, служит своего рода стержнем, на который — соглашаясь или оспаривая — историки нанизывают свои интерпретации. Этому же способствует и традиция начинать историографические обзоры едва ли не с трудов XVIII века, но в любом случае — с толкования перелагателей летописи Карамзина и Соловьева (а в украинской традиции — Грушевского), неизбежно помещающая всякий новый разговор внутри воспроизводимой этими авторами повествовательной структуры летописи. Синтезы ранней истории Руси оказываются попросту переводом летописи на язык науки.

Но летопись — Повесть временных лет — была создана в начале XII века. От событий, с которых она начинает свой рассказ, ее отделяют два с половиной века. Ее сообщения по большей части легендарны или вовсе выдуманы, и никакими достоверными источниками, которых мы не знали бы сегодня, летописец не располагал. Его рассказ выстраивается в характерную для средневековых хронистов «повесть о происхождении»: откуда пришла правящая династия и как обрела подвластный ей народ. Это выдающееся литературное произведение, но совершенно недостоверная история. Никаких причин продолжать основывать на нем наши знания о прошлом не существует.

Как могла бы выглядеть начальная история Руси без Повести временных лет? Попыткой ответить на этот вопрос есть настоящая книга.

1.    Откуда Норманнская земля стала есть

История о происхождении руси и деяниях первых киевских князей впервые была рассказана в Повести временных лет, летописи, завершенной в 1116 году игуменом Выдубицкого монастыря Сильвестром. Вероятно, и ранее этого времени в Киеве бытовали какие-то представления о древнейшем прошлом (например, в виде генеалогической легенды княжеского дома или преданий, сохраняемых в устной памяти), но только Сильвестр собрал воедино эти разрозненные фрагменты, дополнил их вычитанными из византийских хроник известиями и расположил вдоль оси христианской хронологии. Он предварил свой рассказ ветхозаветной историей Вавилонского столпотворения, разделения языков и расселения народов «по лицу земли», определив место своего народа и государства в грандиозной картине истории человечества.

Получившийся таким образом рассказ о народе русь, первоначально проживавшем в Скандинавии, а затем вместе со своими князьями мигрировавшем в Восточную Европу и через Новгород (или Ладогу) достигшем Киева, где — среди славян — устроил себе государство, представляет собой классическое origo gentis, жанр средневековых повестей «о происхождении народов». Ценность подобных origines для реконструкции прошлого народов невысока, и наука давно научилась обращаться с ними как с культурными артефактами, признавая за ними значение памятников исторического воображения своей эпохи, но в поисках достоверного знания обращаясь к свидетельствам другого рода.

Не так случилось с рассказом Повести временных лет. С XII по XVII век он был растиражирован во множестве летописных компиляций и стал единственной версией происхождения Руси, а с возникновением в XVIII веке светской историографии был естественно положен в основу изложения древнейшей истории Восточной Европы. В структурно неизменном виде его унаследовала научная историография XIX века, уточнявшая детали, но по сути воспроизводившая все тот же рассказ о призвании варягов, их водворении в Новгороде, походе Олега на Киев, основании здесь нового государственного центра, из которого князья затем совершают походы на соседние славянские племена и на Византию. Летописное повествование стало парадигмой для начальной истории Руси: еще не открыв очередную книгу, мы уже твердо знаем, каких персонажей там встретим, в каком порядке, какие их подвиги будут обсуждаться. Нам известен сюжет этой истории.

Почти за столетие до летописи Сильвестра, в 1015 году, на другом конце Европы был завершен исторический труд, рассказывавший аналогичную историю иного переселенческого народа из Скандинавии. В хронике, озаглавленной De moribus et actis primorum Normanniae ducum, Дудо Сен-Катенский отвечал, в сущности, на те же вопросы, что и автор Повести временных лет: откуда пришел и как водворился среди франков народ норманнов, кто были их первые вожди, словом — откуда Норманнская земля стала есть¹. История Дудо движется в направлении, противоположном летописному: первоначально норманны были обитателями Северного Причерноморья даками и жили на границах с Аланией (сице бо ся звахуть ти урмани даци). Вследствие внутренних войн и несогласий часть из них под предводительством герцога Ролло погрузилась на шесть кораблей и в поисках новой родины отплыла на север, на остров Сканию, оттуда — в Англию, затем — во Фризию. Всюду Ролло и его даки одерживали множество славных побед, пока наконец не достигли Франции, где нашли обильную и плодородную землю, лежащую в небрежении (земля велика и обилна, а наряда в неи нет), и частью силой, частью по договоренности с «королем франков» водворились в ней навсегда. Ролло разделил землю между предводителями своего народа и седе ту княжа и раздая мужем своим волости.

Достоверного в рассказе Дудо примерно столько же, как и в рассказе Сильвестра: они принадлежат к одному жанру и одному типу исторического мышления. Разница — в историографических карьерах. Сегодня невозможно встретить историю Нормандии, основанную на сюжете Дудо. Такой труд не вызвал бы ничего, кроме изумления. Напротив, Повесть временных лет постоянно присутствует в рассуждениях исследователей. Они обсуждают юридические детали «ряда», заключенного Рюриком с призвавшими варягов племенами, или исторические обстоятельства похода Олега из Новгорода на Киев и объединение «южной» и «северной» Руси, или сообщения о многочисленных победах этого князя над «окольными» славянскими племенами и даже их даты, ищут «историческое зерно» в предании об уплате полянами дани хазарам или об убийстве Аскольда и Дира. Постоянное обсуждение этих и подобных сюжетов привело к тому, что в современных изложениях ранней истории Киевского государства мы имеем дело, по сути, с рассказанной «научным языком» летописной легендой.

Историческая реконструкция должна основываться на источниках другого рода: современных событиям и не повествовательных. Таковых, увы, не много в нашем распоряжении: три сохранившихся византийско-руских договора (911, 944 и 971 год) и два сочинения, приписываемых Константину Багрянородному: «Об управлении империей» и «О церемониях византийского двора». Это тексты либо актовые, либо дескриптивные. Для исторического повествования они обладают существенным недостатком: отсутствием сюжета, «движения» истории, а также неизбежной фрагментарностью картины в противовес иллюзорной «полноте» истории в летописи. Эти изъяны вполне компенсируются бóльшей достоверностью. В сущности, именно в этом — отказе от опоры на нарративные источники при реконструкции прошлого — и состояла методологическая революция, произведенная Леопольдом фон Ранке в европейской историографии. Для дисциплины древнеруской истории она прошла незаметно².

Красочная летописная повесть о странствиях народа русь и его князей из Скандинавии в Киев должна быть сдана в архив, туда, где уже больше двух столетий пылятся, вместе с рассказом Дудо Сен-Катенского, «троянские» и «римские» предания о происхождении других европейских народов.

2. Исторические карты

Наши представления о том, что представляло собой «Киевское государство» в конце ІХ и большей части Х века, да и само понимание этого образования как именно государства в значительной степени сформировано историческими картами. Визуализация истории в виде карты, то есть совмещение в одном изображении знания о прошлом с физическим ландшафтом, в котором оно предположительно совершалось, ныне принадлежит к числу наиболее эффективных инструментов обучения истории. Исторические карты предлагают уже в начальной школе, когда апелляция к зрительным образам оказывается действеннее недостаточно развитых навыков работы с текстами. Ребенка учат умению читать карту и конвертировать ее в связный рассказ о прошлом. То есть, по существу, обучают процедуре, обратной той, при помощи которой исторические карты создаются: от текста к графическому отображению.

Одним из следствий подобного обучения оказывается склонность представлять феномены прошлого в виде картографических конвенций. Главная из них состоит в том, что события, процессы и явления прошлого имеют пространственное измерение и могут изображаться только как территориальные феномены. «Племена», политические организмы, государства и т. д. выглядят на карте то как сплошные цветовые пятна, то как зоны штриховки, то как пространства, ограниченные четкими линиями границ. Исторические карты, судя по всему, берут свое начало из политической картографии, нового разряда дисциплины, возникающего в XVI веке. В это время европейские правители осознали, что точное и детальное знание подвластных земель, их особенностей и границ представляет собой действенный инструмент консолидации контроля над территориями. К середине этого столетия наука картографии становится важным элементом государственного управления, а возрастающая опора централизованных государств на картографическое знание приводит в течение следующего XVII века к усовершенствованию картографических техник³. Так впервые возникают карты, отображающие не только реальности физического мира — массивы суши, реки, горы, моря и океаны, острова, и помещающие поверх этих природных феноменов явления политического порядка: границы государственных образований, их территории, города, названия провинций и народов, их населяющих. Именно тогда возникают графические конвенции, призванные передавать средствами картографии формы человеческого общежития, и прежде всего государства. Новые изобразительные инструменты позволили сделать и следующий шаг: раз возможно изображать нынешние государства и народы, следовательно, можно воспроизводить и их предыдущие состояния, и даже картографировать исчезнувшие племена и империи, переведя на язык карты известия исторических источников.

Обычно полагают, что первый исторический атлас был опубликован в Антверпене Абрахамом Ортелиусом между 1579 и 1595 годами под названием Parergon (приложение к его универсальному географическому атласу Theatrum orbis terrarum)⁴ . Parergon содержал сцены из библейской и классической истории — исхода из Египта, странствований Авраама, св. Павла, аргонавтов, а также походов Александра Великого и карту Римской империи. Впрочем, Ортелиус еще определял жанр своих карт как «древняя география», а его опыт не породил устойчивой традиции. Как осознанно самостоятельная ветвь картографии исторические атласы появляются только в начале XIX века⁵.

Одна беда: набор технических приемов был выработан и приспособлен для отображения политических реалий европейского Нового времени, прежде всего территориальных централизованных государств. Перенесенные в прошлое, эти приемы неизбежно уподобляли всякое политическое образование древности государствам Нового времени, выставляя на передний план главную или даже единственную его характеристику — территориальность.

Нет сомнения, что люди, незнакомые с картой, мыслят пространство по-другому. Пространство для них — не абстрактная и безликая категория, не пятно на карте, но физическая реальность, весьма конкретная и бесконечно разнообразная в своих проявлениях. Археологи хорошо знают, что люди расселяются не сплошными и равномерными «пятнами» (хотя на картах именно так изображают распространение археологических культур), а сообразуются с природными условиями, занимая горные или речные долины, побережья морей и заливов; обитаемые зоны изолированы горными хребтами, водоразделами рек и лесными массивами, проливами, и, следовательно, «реалистическое» изображение выглядело бы в виде тонких и разъединенных цепочек поселений. Так же и историки знают, что большинство (если не все) политических образований древности не озабочены контролем абстрактной — картографической — территории. Они властвуют не над физическим пространством, но над людьми: подчиненным населением, данниками из числа соседних племен, порабощенными народами или даже индивидуально над их царьками. Такое господство может осуществляться «дистанционно»: при помощи цепи крепостей или замков, между которыми — огромные «чужие» территории, но на карте, разумеется, сеть укрепленных пунктов будет определять некую «зону», выделенную цветом, а то еще и обведенную линиями «границ». «Власть» может принимать форму периодического посещения подвластных народов и получения символических подарков или реальной дани. На карте маршруты поездок правителя будут выглядеть как территория его государства.

Исторические карты представляют собой один из способов упорядочивания хаоса прошлого, сведéния его к фиксированным, осязаемым чертам, не подлежащим множественности толкования. В этом смысле они сродни другим известным приемам систематизации знания: словарям, глоссариям, энциклопедиям, конкордансам, словом — справочникам, где содержится сумма установленных, непротиворечивых, обезличенных и удостоверенных сведений⁶. Свой авторитет исторические карты черпают в общих представлениях о европейской картографии как о научной, сугубо технологической дисциплине, где нет места субъективизму и идеологии. Карта обещает честное и верное отображение реальности, и это отношение переносится на исторические карты. Карты, впрочем, оказываются не так просты, и, как и всякое порождение человеческой культуры, на самом деле они теснейшим образом связаны с эстетическими ценностями своего времени, идеологическими представлениями, заблуждениями, политическими идеями, предубеждениями и умственными привычками своего века⁷.

Канон картографического отображения ранней истории Киевской Руси установился, судя по всему, после Второй мировой войны и с тех пор не претерпел существенных коррективов. Совершенно аналогичные по содержанию карты встретим и в сугубо учебных атласах для школы, и в серьезных академических изданиях. Как правило, нам предлагают либо две карты — «Восточные славяне накануне образования Киевского государства» и «Киевская Русь в IX — начале XI века» либо их амальгаму, соединяющую в едином изображении оба хронологических слоя.

Что мы видим на этих картах? Пространство Восточной Европы размечено названиями летописных племен, а их совокупная территория выглядит как сплошное цветовое пятно, как бы намекая на естественные пределы, положенные для будущего «молодого восточнославянского государства». Все это пространство с севера на юг пересекает Путь из варяг в греки. В его северной оконечности, совмещаясь с названиями новгородских словен и кривичей, будет обозначена территория северного «государственного объединения» с центром в Новгороде; на юге, в районе названий полян, северян и древлян, мы различим «государственное объединение» с центром в Киеве (иногда их даже бесхитростно именуют «государство Рюрика и Олега» и «государство Аскольда и Дира»)⁸. Эти — еще не соприкасающиеся — территории объединит затем линия похода Олега 882 года вдоль Пути из варяг в греки. Дальнейшее распространение Киевского государства будет изображено как присоединение первыми князьями восточнославянских племен, часто даже с обозначением направлений походов и их летописными датами. Финал этой истории — практически полное к началу ХI века совпадение границ Киевской Руси с территорией расселения летописных племен.

Исторические карты, оказывается, рассказывают нам знакомую повесть: это все тот же летописный рассказ⁹, средневековая origo gentis, но переведенная на язык пространственных и территориальных терминов.

Книжка Олексія Толочка “Очерки начальной руси” вийшла друком 2015 року у київському видавництві «Лаурус»  (http://www.laurus.ua)

Презентація книжки відбудеться 24 квітня в рамках “Книжкового Арсеналу” (Лаврська, 12).  

1. De moribus et actis primorum Normanniae ducum auctore Dudone Sancti Quintini decano, еd. Jules Lair (Caen, 1865).
2. Ранке не произвел никакого впечатления на С. М. Соловьева, посещавшего его лекции в Берлине: «Слышал Ранке, коверкавшегося на кафедре, как пьяная обезьяна, и желавшего голосом и жестами выразить характер рассказываемого события» (Соловьев С. М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других).
3. См.: Monarchs, Ministers, and Maps: The Emergence of Cartography as a Tool of Government in Early Modern Europe, ed. by David Buisseret (Chicago, 1992).
4. См.: Jeremy Black, Maps and History. Constructing Images of the Past (New Haven, 2000).
5. Walter Goffart, “When did Historical Atlases Really Originate?” Mappa Mundi: Mapping Culture, Mapping the World, ed. by Jacqueline Murray (Windsor, Ont.: Humanities Research Group, University of Windsor, 2001), 19–34; см. также общий очерк развития исторической картографии: Walter Goffart, Historical Atlases. The First Three Hundred Years, 1570–1870 (Chicago, 2000).
6. Denis Wood and Jon Fels, The Natures of Maps: Cartographic Constructions of the Natural World (Chicago, 2008).
7. См.: John B. Harley, The New Nature of Maps: Essays in the History of Cartography (Baltimore, 2000); Denis Wood and Jon Fels, The Natures of Maps: Cartographic Constructions of the Natural World (Chicago: University of Chicago Press, 2008).
8. На некоторых картах могут быть изображены, кроме того, две зоны взимания дани в Восточной Европе: варягами на севере и хазарами на юге, предшествующие двум «государственным образованиям». Карты, впрочем, подвержены также и идеологической правке. В зависимости от текущих предпочтений, от того, кто считался «меньшим злом» древнеруской истории — варяги или хазары, — могли не обозначать одну из них, или даже обе, если начинали преобладать идеи «внутренних факторов» возникновения государственности. По этим же основаниям могут отдавать предпочтение южному «полянскому» государственному образованию перед «варяжским» на севере.
9. Зависимость содержания карт от летописи становится еще очевиднее, если мы обратимся к родоначальнику всех последующих опытов картографирования древнеруской истории — атласу, опубликованному в 1831 г. Иваном Ахматовым (Атлас исторический, хронологический и географический Российского государства, составленный на основании Истории Карамзина Иваном Ахматовым. Ч. 1. СПб., 1831).