Действие драмы, о которой мы поговорим ниже, происходило на территории Гетманщины – автономного образования в составе Российской империи, которое во второй половине ХVІІІ века стремительно теряло остатки автономии из-за стремления центра модернизировать и унифицировать жизнь окраин. Тем не менее до 1781 г. бывшее казацкое государство еще делилось на полки и сотни, имело собственную судебную систему и «старое» судебное законодательство, унаследованное от Речи Посполитой. Суды Гетманщины в ХVIII в. продуцировали значительное количество уголовных дел, которые сегодня являются важным источником изучения различных аспектов социальной истории, в том числе истории семьи и детства.

В силу особенностей украинского (и не только) общества того времени (тотальной неграмотности населения, специфики делопроизводства и т.д.), простые люди, увы, редко оставляли тексты, написанные собственноручно. Зачастую их речь была передана письменно одним или несколькими «бюрократами» со свойственными им шаблонами, сокращениями и в соответствии с требованиями и традициями делопроизводства. Известный историк Дэвид Сэбиан на основании длительного изучения протоколов церковной консистории немецкой деревни Неккархаузен, убедительно продемонстрировал, что в каждом таком протоколе звучит больше голосов, нежели кажется в первый момент [Сэбиан 2003: 59]. Но этот тезис касается голосов взрослых – а как быть историку детства? Как услышать в документе голос действительно маленького и бесправного человечка?

Ребенок сам по себе сравнительно редко появляется на страницах судебных дел Гетманщины. Простой человек того времени фиксировался в документации, в первую очередь, в связи с крещением, бракосочетанием, смертью, покупкой недвижимого имущества. Но это формальные, «немые» отметки. Взрослый простолюдин начинал говорить только тогда, когда попадал на страницы расследований о нарушениях права или морали в качестве обвиняемого, потерпевшего или свидетеля. В этом отношении у детей было значительно меньше возможностей. Ребёнок не имел имущества – значит, его не грабили; он не был столь же ценен для общества, как взрослый, – значит, нанесенные ему обиды реже доходили до суда, а если это и случалось, то детей представляли взрослые. Как свидетель малолетний не внушал особого доверия, поэтому мог рассчитывать на внимание суда, разве что будучи преступником, но и тогда, его детская речь передавалась словами и понятиями взрослого чиновника.

В судебных делах Гетманщины ребёнок фигурирует уже с младенческого возраста, в украинских архивах сохранилось множество расследований обстоятельств детоубийств. Как правило, обвиняемой была женщина, которая пыталась скрыть главное доказательство внебрачных (добрачных) сексуальных связей. Известный украинский историк Владимир Маслийчук на основании подробного анализа более 80 таких дел показал несостоятельность исторического мифа о «извечной родительской любви к своему чаду, как основополагающей черте украинского народа», который сконструировали этнографы ХІХ века и их преемники [Маслійчук, Дітозгубництво 2008]¹.

Начиная с 5-6-летнего возраста, ребёнок упоминается как жертва насилия (большинство таких дел касаются детей несколько старшего возраста). Это связано с тем, что дети того времени рано начинали трудовую деятельность: они массово фигурируют в источниках как прислуга, наёмные рабочие. Как свидетельствуют судебные расследования, хозяева относились к таким работникам по нынешним меркам довольно жестоко и не гнушались физической расправой. Вероятно, избиение малолетнего работника не было достаточным основанием для возбуждения уголовного дела, поэтому большинство из них касались убийств. Например, в августе 1765 года житель городка Глинск Лубенского полка Андрей Кухар напился и насмерть забил вилами своего малолетнего работника Фёдора за то, что тот не почистил коня [ЦГИАУК. Ф. 101. Оп. 2. Д. 49. Л. 2–4.]. Девочки-служанки подвергались ещё и сексуальному насилию. Один из хозяев в 1773 году «страхом, биттям, ласкательством, обманом, давши копейку денегъ, растлил» в сарае свою малолетнюю работницу. Дело закончилось тем, что виновник заплатил потерпевшей 24 рубля [Ділова 1976: 260–262]².

Подобных документов сохранилось очень много, но все равно это казусные случаи – преступления, на которые человека могли подтолкнуть расчет, жизненный опыт, некие коллективные социальные установки, эмоции и эмоциональные состояния. Собственно, и эмоция могла быть как индивидуального, так и коллективного происхождения. Более того, как показывают исследования известной медиевистки Барбары Розенвейн, человек может принадлежать одновременно к нескольким эмоциональным сообществам, которым свойственны различные и даже противоречащие друг другу эмоциональные нормы (см. об этом во введении к сборнику «Российская империя чувств»: [Шахадат 2010: 21]. Таким образом, на простолюдина в «старой» Украине могли одновременно влиять нормы православной церкви, сельской «общины», профессиональной корпорации. Эта сторона частной жизни в Гетманщине вообще и отношение к детям в частности очень слабо исследованы, историки обычно апеллируют либо к личной выгоде, либо к неким общественным ментальным установкам. В данной статье мы рассмотрим эмоциональную составляющую одного дела о детоубийстве, чтобы ответить на вопрос о том, как повлияли на поступки фигурантов этого дела индивидуальный жизненный опыт, коллективные эмоции и эмоциональные состояния.

Из огромного массива документов о детоубийствах, представленного в архивах Украины, мы выбрали дело 25-летнего пастуха Романа Краснощоченко, рассмотренное весной 1779 года в Шишацком³ сотенном правлении, а затем и в Миргородском гродском суде⁴. Эта история на фоне большинства других имеет очень важные особенности. Если изложить ее кратко, то в марте 1779 года к Роману привезли его осиротевших племянников, больных какой-то неприятной и заметной с первого взгляда болезнью. Именно по этой причине родной дядя не пустил малышей в дом и на следующий день попытался от них избавится. Четырехлетнего племянника он определил на лечение в одно из соседних сел, а полуторагодовалую девочку оставил в придорожной канаве, где она и умерла. Из дела следует то, что Краснощоченко и сам был сиротой. Возникает вопрос: почему собственный опыт, а также родственные узы не помешали Роману в намерении избавиться от детей? Важно также, что это преступление не было вызвано аффективным состоянием (как великое множество других детоубийств), поскольку пастух имел довольно много времени на обдумывание ситуации. Значит, мы имеем дело с некими моральными установками и эмоциональными состояниями присущими обществу Гетманщины, которые попытаемся определить ниже.

Таким образом, в одном тексте мы намерены объединить темы детства и эмоций, которые, увы, очень слабо представлены в украинской историографии. Они считаются «недиссертабельными», плохо обеспечены источниками, требуют оригинальных методологических подходов. Кажется, для исследователей Гетманщины основополагающая интеллектуальная провокация Филипа Арьеса («Ребенок и семья при старом режиме» [Арьес 1999)] прошла практически бесследно, даже несмотря на доступность книги в русском переводе. Сегодня мы имеем лишь несколько заметных публикаций, основанных на анализе письменных источников с учетом идей Арьеса и дальнейших дискуссий вокруг них⁵. Значительно больше работ в украинской этнографии (этнологии), но они грешат переносом обычаев и конструктов ХIХ в. на более ранние периоды, а также слишком буквальным прочтением этнографического материала⁶.

Закономерно, что западноевропейская и мировая историография имеет значительное количество качественных работ, построенных как на наследии Арьеса, так и на его критике. Мы не будем на них останавливаться, поскольку это уже сделано неоднократно, например в замечательном эссе Хью Каннингема опубликованном в «The American Historical Review» [Cunningham 1998], а также в специальных библиографических очерках⁷. Отмечу, что в данных обзорах представлены классические работы посвященные различным аспектам детства. В их переводах которых остро нуждаются украинские исследователи. Они могут стать неким образцом и, параллельно с проведением тематических мероприятий, будут стимулировать к исследованию детства, как, например, это случилось в русской или польской историографии⁸.

Методологические работы по истории эмоций (и в первую очередь страха и отвращения) еще в большей мере необходимо переводить. Многим читателям уже знакома знаковая книга Жана Делюмо «Грех и страх» [Делюмо 2003], сборник «Российская империя чувств» [2010] известная книга Юлии Кристевой [Кристева 2003]. Эти издания очень важны, но кроме них есть другие классические работы, например ставшая классикой работа Уильяма Редди «Навигация чувства», которая соединяет оригинальную теорию истории эмоций с примерами применения ее на практике [Reddy 2001].

Особенности источника

Система судебного делопроизводства Гетманщины дублировала материалы расследования тяжких преступлений на нескольких уровнях: сотни, полка, Малороссийской коллегии, поэтому сегодня они могут быть распылены в различных фондах нескольких архивов. Протокол допроса Краснощоченка ранее был частично опубликован в хорошо известном украинским историкам сборнике «Ділова і народно-розмовна мова ХVІІІ ст.». Составители издания обнаружили документ в фонде №105 (Миргородский гродский суд) [ЦГИАУК. Ф. 105. Оп. 1. Д. 6], протокол отправлен из Шишак в Миргород 4 апреля 1779 года. Необходимо учитывать, что «сотенный» этап судопроизводства лишь предусматривал предварительное расследование, в документах этого уровня часто нет решения суда. В данном случае происшествие описано со слов только самого Романа [Ділова 1976: 356–359].

Более подробное дело недавно удалось обнаружить в фонде №54 (Вторая Малороссийская коллегия) ЦГИАУК. Обстоятельства преступления изложены на 10-ти листах вперемешку с допросами неизвестной блудницы Анастасии. Здесь есть информация о приговоре, а также о других фигурантах драматической коллизии. Данный документ существенно дополняет опубликованный ранее, им можно воспользоваться для разбора трагических перипетий в жизни молодого пастуха [ЦГИАУК. Ф. 54. Оп. 1. Д. 2592]. К сожалению, мы не можем быть свидетелями диалогов, которые скрываются за унифицированным рассказом, зафиксированным по устоявшейся схеме.

Своеобразную формулу написания протокола, как стандартной формы фиксации следственных и судебных процедур в большинстве регионов Центральной Европы на основании тщательного изучения подобной документации Германии аннего Нового времени, вывел Дэвид Себиан: действие – кульминация – наказание [Сэбиан 2003: 62–63]. По его мнению, такая формула имеет много общего с последовательностью событий в волшебной сказке, о которой в свое время писал известный структуралист Владимир Пропп: конфронтация– победа – компенсация⁹. В нашем случае конфронтация выразилась в действиях главного героя, повлекших гибель девочки, следствие нашло виновного (победа), а суд – наказал (компенсация). Акцентирование внимания на этих «главных» слагаемых вывело за рамки изложения «второстепенные», но очень важные для нас мелкие детали, фразы, объяснения, которые могли нести информацию об эмоциональной составляющей дела.

Вместе с тем важно понимать, что автор протокола писал его, учитывая возможного читателя – вышестоящее должностное лицо, которое могло проверить правильность процедуры следствия и законность наказания. Таким образом, он заранее создал (как минимум для себя) картину преступления и изложил её на бумаге. Влияние рассказчика на читателя здесь может осуществляться посредством коннотаций текста, которые воспринимаются скорее на эмоциональном, а не на логическом уровне. Последнее проявляется уже в названии самого дела: «Дело о непреднамеренном (подчеркнуто мной – И.С.) убийстве Краснощоченко малолетней племянницы, о публичном наказании его и о наложение епитимии». Особенности источника, упомянутые выше, приводят к размыванию границы между «реальным» и «надуманным» в поведении главного героя, однако эти материалы красноречивы в смысле оправдания (или осуждения) его поведения рассказчиком, а следовательно, в некоторой степени и официальным дискурсом.

Структура протокола нарушает темпоральную логику развития событий. Рассказ начинается с того, что 28 марта 1779 года возле Шишак была «сыскана в рове неживой» маленькая девочка [ЦГИАУК. Ф. 54. Оп. 1. Л. 1]. Поиски возможного виновника скоро привели к ее дяде Роману¹⁰. Далее сюжет «разворачивается» во времени и подозреваемый рассказывает о своем детстве¹¹, поэтому мы имеем возможность (ре)конструировать личный жизненный опыта Краснощоченко.

Личный жизненный опыт

Роман родился в селе Опришки Городышской¹² сотни Миргородского полка в семье Степана Краснощека и Анастасии. Степан батрачил в хозяйстве местных казаков Таранцов, а затем вместе с семьей перебрался в село Глобино¹³ той же сотни, где ещё семь лет пас овец посполитого Мыхайлыка. Оттуда Краснощеки перешли на хутор возле села Жуки (та же сотня), в котором Степан еще год пас овец и умер. Мать с Романом вернулась к Мыхайлыку, у которого прожила год, а потом оставила сына и пошла в село Пустовойтов «во услугу» к бригадирше Веткевичевои, где и умерла [Ділова 1976: 356–359].

Таким образом, парень стал сиротой. Возраст наступления сиротства трудно определить точно. Сам Роман показал, что это произошло в пятилетнем возрасте, так как мать: «оставила его, Романа, в пяти годах». Но тут он противоречит самому себе, поскольку перед этим говорил, что отец пас овец Мыхайлыка семь лет, еще год они жиил на хуторе возле Жуков, и год Роман прожил с матерью после смерти отца. Выходит, что к концу этого периода Краснощоченко должно было исполниться  9-10 лет. Вероятно, на допросе подозреваемый ошибся с определением срока своего жительства в Глобыно. На это косвенно указывают подсчеты времени странствий Романа уже без родителей (если мы вычтем их из возраста парня на момент совершения преступления – 25 лет)¹⁴.

Итак, уже в довольно раннем возрасте Роман остался без попечения родителей. Такая ситуация в целом была обычной для тогдашнего общества, которое характеризовалось высоким уровнем смертности. Осиротев, дети не всегда могли рассчитывать на поддержку родных (даже если таковые имелись) и нередко были вынуждены самостоятельно добывать средства к существованию. Например, по данным Генеральной описи¹⁵ полкового города Стародуба (1766 г.), среди детей 5-7 лет уже 5% были такими, что жили без родителей, среди 8-11 лених их доля колеблется в пределах 10-22%, а в возрасте 13-14 лет практически каждый второй городской ребенок жил вне собственной семьи¹⁶. Подобная ситуация была характерна для города того времени. Ольга Кошелева прекрасно показала это на примере Петербурга времен Петра I, где 27% жителей в возрасте до 16 лет представляли сироты, незаконнорожденные, подкидыши, дети бедняков. Старшие из них работали, а малолетние брались в дома горожан в качестве прислуги [Кошелева 2004: 174–175].

Часть таких малолетних сирот приходили в города из сельской местности в надежде прокормиться. Почему так не поступил Краснощоченко? Этот вопрос очень важен для понимания поведенческих стратегий жителей различных регионов Гетманщины. Показательно, что наш герой – уроженец Миргородского полка, который был значительно менее урбанизированным по сравнению с тем же Стародубским. На территории последнего располагались такие довольно крупные города своего времени, как Стародуб, Погар, Почеп, Мглин, Новгород-Северский, а также многочисленные раскольнические слободы с их промыслами и мануфактурами. Миргородский полк не имел подобных поселений, в этом смысле он соответственно изображается в географическом описании Малой России авторства Герарда Миллера. Придворный историк как «примечания достойные» выделил Сорочинцы – городок, заметный только пребыванием полковой администрации, и Городище – как лучшее на Днепре местечко с неплохими ярмарками и наделил Миргород уничижительной характеристикой: «известен тем токмо, что звание полка от него заимствуется» [Миллер 1846: 27].

Как видим, среди городских поселений полка, лучшим вариантом для сироты могло быть Городище – центр сотни, в которой как раз и жил Роман, однако, он почему-то туда не пошел. В течении трех лет после смерти родителей парень сначала пас свиней и телят у посполитого Мыхайлика (у которого его оставила мать). После этого он ушел в соседнюю Брусову слободу где три года пас овец у Григория Ковтуна, еще три года – у братьев Бабченко и два года – у Корнея Харланенко. Потом Роман перешел на хутор Задорожного где, проработав два года, женился на служанке Евфимии, с которой на время судебного разбирательства он жил четвертый год [Ділова 1976: 356–359].

Подобная «карьера», очевидно, еще долгое время была нормой для простого сельского парня в традиционном украинском обществе. Известный украинский писатель Остап Вишня замечательно описал этапы своего «учения» в маленьком украинском селе конце ХІХ века. С малых лет он прошел несколько обязательных этапов «профессионального роста»: гуси – свиньи – телята – овцы – коровы – лошади. Вишня в ироничной форме изобразил атрибуты, сопутствующие взрослению. Одним из них были штаны, которые не полагались самым маленьким детям, но уже были необходимы свинопасам [Вишня].

Возможно, и наш персонаж начинал трудовую биографию с гусей, однако он ведет свой рассказ с выпаса свиней, далее – телят, и, наконец, овец. Важным аспектом пастушеского ремесла являлась высокая мобильность человека, который мог перемещаться как со своим стадом, так и в поисках новой работы. В этом плане судьба Романа достаточно показательна: он изменил несколько мест проживания, переходя от одного хозяина к другому. Распространенность этого явления в обществе Гетманщины отметил Кирилл Разумовский: «в Малой России <...> немалое число бродит по миру везде <...>. людей мужеска и женска пола, возрастных и малолетних, кои <...> оставшись сиротами при неимением своего пристанища, или к тому допущению от отцов и матери, кои по своему убожество пропитать их не в состоянии» [Зародження 1982: 161].

Как видим, дети, которые не имели постоянного жилья и заработка, бродили в поисках временных. Более того, рассматриваемое дело показывает очень важный аспект такой мобильности: родители Романа, и он сам перемещались часто, но на достаточно небольшой территории, не покидая пределы полка, и даже, Городищенской сотни. Одним из объяснений этого является активная правительственная политика, направленная на дисциплинирование населения, в том числе ограничение его перемещений. В XVIII в. огромное количество судебных дел возбуждалось в отношении людей, путешествовавших без необходимых на то разрешений. В тогдашней юридической терминологии подобные правонарушения именовались «безпаштпортный ход». Например, в 1775 году они составили 15% всех преступлений рассмотренных Полтавским гродским судом. Эта группа нарушений была второй по численности и уступала только преступлениям против собственности (преимущественно кражам). Среди правонарушителей встречаются личности с «выдающимися достижениями». Некий Алексей Штега сменил более 20 мест проживания, путешествуя вместе с женой и детьми несколькими полками Гетманщины и территории Запорожской Сечи. Но и он был пойман в кабаке в Терешках¹⁷ (а ранее еще трижды – за перемещение без документов)¹⁸. Поэтому таким, как Краснощоченко приходилось искать счастья на территории своей сотни.

Вероятно, поиски заработка на небольшой локальной территории были мотивированы еще и спецификой распространения информации о возможных «вакансиях» (известия о необходимости рабочих рук на соседнем хуторе приходили быстрее, нежели с территории другого полка), и наличием родственников, которые могли бы помочь с трудоустройством. Можно предположить, что примерно так было и с Романом: проведя детские годы на территории родной сотни, он перебрался на хутор Задорожного в соседней Шишакской сотне, где и женился. К этому парня мог побудить старший брат, который (по опосредованной информации источника) жил на хуторе Кочубея за версту от хутора Задорожного.

Биография Романа показательна в смысле судьбы ребенка-сироты в обществе Гетманщины и его жизненных стратегий: парень путешествовал, работал по найму меняя хозяев, и сам зарабатывал себе на хлеб. Достигнув взрослого возраста, он женился на такой же батрачке и получил все шансы заработать на собственный дом¹⁹. Говоря немного пафосно, Краснощоченко до дна испил горькую чашу сиротства, он на собственной шкуре познал все тягости раннего детского труда, отсутствие родительской ласки и заботы, жестокость хозяев. Кому как не ему, было предначертано судьбою жалеть и понимать таких же сирот, каким он был он сам, тем более – родственников? Казалось бы, личный опыт должен был побудить Романа оставить детей у себя, несмотря на их болезнь. Однако жизнь Краснощоченка – это медленный и тяжелый путь социализации. Он прошел все ступени пастушьего ремесла, сменил много мест жительства и, наконец, остановился, обрел крышу над головой, женился. Напомню, что Роман был пастухом, а по утверждению Питера Берка в раннемодерной Европе пастухи не вписывались в крестьянское земледельческое общество, считались чужими, подозрительными, нечестными, ленивыми [Берк 1982: 33-35]. Изначально чужим для местного населения Краснощоченко мог быть и как переселенец [Яковенко 2002: 118]. Он родился и вырос за сто километров от последнего места жительства – возможно, парню понадобилось несколько лет, чтобы его признали своим, он смог женится, что тоже придало ему веса для вхождения в местное «общество». Все это ставилось под угрозу появлением больных сирот, одна только родственная связь с которыми, могла навредить «репутации» и испортить будущее молодому человеку и его семье. В этом смысле личный жизненный опыт побуждал пастуха скорее к отторжению детей, нежели к эмпатии.

Печатается за изданием: Сердюк И. Эмоциональная составляющая убийства «нечистого» ребенка (эпизод из жизни Гетманщины ХVІІІ в.) // Антропологический форум. 2015. №25. С.118–144.

Див. частину 2 >>

* Статья подготовлена благодаря финансовой поддержке Научного общества имени Шевченка в США: грант на исследование темы «Детская смерть и смертность в обществе Гетманщины ХVІІ-ХVІІІ вв.».

1. См. также рецензию на книгу: [Сердюк 2011].
2. Как свидетельствуют другие документы, в растлении своих маленьких работниц обвинялись даже священники.
3. Шишаки – сотенный городок Миргородского полка, сейчас – посёлок городского типа, районный центр Полтавской области.
4. После судебной реформы гетмана Кирилла Розумовского (1763 г.) в гродских судах рассматривались серьёзные криминальные преступления, такие суды функционировали в каждом полковом городе. На сотенные правления (канцелярии) возлагалось функции правосудия относительно мелких преступлений и споров. Также, в сотенных правлениях сначала допрашивали подозреваемых во всех преступлениях, совершенных  на территории сотни, а дальше, либо члены правления рассматривали дело, либо направляли его в гродский суд. См.: [Пашук 1967].
5. Тут отметим пионерские работы Владимира Маслийчука о родительских чувствах и отношении ребенка в Гетманщине [Маслійчук, Про «батьківство» 2008], а также его книгу посвященную детоубийству [Маслійчук, Дітозгубництво 2008].
6. Примером этого является отдельный том этнографической серии «Народная культура украинцев» посвященный детству в украинском традиционном обществе, авторства представителей украинской академической этнографии. В части касающейся непосредственно ребенка в ХІХ веке по сути пересказывается известная книга Марка Грушевского написанная в начале ХХ в. Да и с точки зрения методологии издание немного «прихрамывает», в предисловии сказано, что авторы придерживаются модной нынче «на Западе» методологии «грибницы» и «куста» исследуя все понемногу. См.: [Народна 2008].
7. Перечень таких очерков см.: [Вся история 2012: 11].
8. Показателями возрастания интереса к теме являются, например специальные выпуски центральных исторических изданий (см. напр.: [Acta 1999]), коллективные монографии и сборники (см. напр.: [W kręgu 2014]), работа специализированных институций, публикующих серийные издания, как, например, Международный семинар РГГУ «Культура детства: нормы, ценности, практики (труды семинара см. напр.: [Вся история 2012; Малолетние 2012]).
9. Речь идет о работе: [Пропп 2000].
10. Можно отметить оперативность расследования, ведь уже 4 апреля подозреваемого допросили в Шишаках и получили признание, а 7 апреля протоколы допроса парня (очевидно вместе с ним) были отправлены в Миргород.
11. Типичная для того времени практика, но в данном случае биографическая рассказ своими подробностями хорошо выделяется на фоне привычных коротких сведений..
12. Городыще – сотенный центр Миргородського полка, сейчас – Градыжск – посёлок городского типа Глобынського района Полтавськой области.
13. Сейчас одноименный районный центр Полтавской области.
14. Человек Раннего Нового времени вообще плохо знал свой возраст и довольно свободно трактовал длительность различных этапов своей жизни. Высока доля вероятности того, что Краснощоченко округлил свой возраст до 25 лет, а на самом деле на время преступления ему могло быть как больше, так и меньше (соответственно и сиротой Роман мог стать и в 5 лет, и в 10). О природе таких округлений см. подробнее: [Сердюк 2008: 55–62].
15. Тотальная перепись населения Гетманщины, которая взяла на учет и детей обоих полов, производилась в 1765-1769 годах.
16. Подсчитано на основании данных: [ЦГИАУК. Ф. 57, Оп. 1, Кн. 148а].
17. Небольшое село возле Полтавы.
18. Об этих и других подвигах полтавских преступников см.: [Волошин 2009], [Волошин 2012].
19. За данными Генеральной описи 1765–1769 гг. недорогой дом с подворьем можно было купить за 10–15 рублей, тогда как наёмные работники зарабатывали в год 3–4 рубля, пребывая на полном довольствии (жильё, еда, одежда) у своих хозяев.

Библиография

Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. – Екатеринбург, 1999.
Берк П. Популярна культура в ранньомодерній Європі. – К., 2001.
Вишня О. Як ми колись учились. http://www.ukrlit.vn.ua/lib/vishnya/ag304.html.
Волошин Ю. Кримінальна злочинність в Гетьманщині другої половини XVIII ст. (За матеріалами Полтавського гродського суду) // Повсякдення ранньомодерної України. Історичні студії в 2-х томах. Т.1: Практики, казуси та девіації повсякдення. – К., 2012. С. 287–325.
Волошин Ю. Кримінальна злочинність у Гетьманщині другої половини ХVІІІ ст. (за матеріалами Полтавського гродського суду) // Соціум. №9. – К. 2010. С. 287–325.
«Вся история наполнена детством». Наследие Ф. Арьеса и новые подходы к истории детства. – М., 2012. (Труды семинара «Культура детства: нормы, ценности, практики»).
Ділова і народно-розмовна мова ХVІІІ ст. (Матеріали сотенних канцелярій і ратуш Лівобережної України). – К., 1976.
Делюмо Ж. Грех и страх: Формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIII-XVIII вв.). – Екатеринбург, 2003.
Зародження робітничого класу на Україні. Середина ХVІІІ ст. – 1861 р. Збірник документів і матеріалів. – К., 1982.
Калверт К. Дети в доме: материальная культура раннего детства, 1600–1900. – М., 2009.
Каменский А. Россия в ХVІІІ веке. – М., 2006.
Кошелева О.  Люди Санкт-Петербургского острова Петровского времени. – М., 2004.
Малолетние подданные большой империи. Филипп Арьес и история детства в России (ХVІІІ – начало ХХ века). – М., 2012. (Труды семинара «Культура детства: нормы, ценности, практики»).
Маслійчук В. Вік дорослішання: початок повної кримінальної відповідальності в Лівобережній та Слобідській Україні у другій половині ХVIII ст. // Український історичний журнал. 2010. №2. С. 38–42.
Маслійчук В. Дітозгубництво на Лівобережній та Слобідській Україні у другій половині ХVІІІ ст. – Харків, 2008.
Маслійчук В. Дитина та голодні роки (стратегії дорослої та дитячої поведінки на Північному Лівобережжі у 80-х рр. XVIII ст.) // Сiверянський лiтопис. 2008. № 5. С. 94-99
Маслійчук В. Про «батьківство» та «материнство» на Лівобережній Україні другої половини XVIII ст. // Народна творчість та етнографія. 2008. №5. С. 21–28.
Миллер Г. Историческіе сочиненія о Малороссіи и малороссіянахъ Г.Ф. Миллера, бывшаго історіографа россійскаго, писанныя на русскомъ и немецкомъ языкахъ и хранящіяся въ московскомъ главномъ архивѣ министерства иностранныхъ дѣлъ. – М., 1846.
Народна культура українців: життєвий цикл людини: історико-етнологічне дослідження у 5т. / наук. ред. М. Гримич. – К.: Дуліби, 2008. Т.1: Діти. Дитинство. Дитяча субкультура. – 2008.
Пашук А. Й. Суд і судочинство на Лівобереж. Україні в ХУІІ-ХУШ ст. – Львів, 1967.
Пропп В. Исторические корни волшебной сказки. – М., 2000.
Российская империя чувств: подходы к культурной истории эмоций. – М., 2010.
Себиан У. Голоса крестьян и тексты бюрократов: нарративная структура в немецких протоколах начала Нового времени // Прошлое – крупным планом: Современные исследования по микроистории. – СПб., 2003.
Сердюк И. Рец. на: Володимир Маслійчук. Дітозгубництво на Лівобережній та Слобідській Україні у другій половині XVIII ст. Харків: Харківський приватний музей міської садиби. 2008. 128 с. ISBN: 978-966-7713-059. // AB Imperio. 2011. №1. С. 362–369.
Словарь української мови / упор. Б. Грінченко. – Т.2. – К., 1958.
Сердюк І. Дитина й дитинство в Гетьманщині ХVІІІ ст. // Повсякдення ранньомодерної України. Історичні студії в 2-х томах. Т.1: Практики, казуси та девіації повсякдення / Відп. ред. В. Горобець. К., 2012. С. 57–86.
Сердюк І. Особливості відображення вікових категорій населення Лівобережної України в Румянцевському описі Малоросії // Вісник Черкаського університету. Сер. «Історичні науки». – Черкаси, 2008. Вип. 133–134. С. 55–62.
ЦГИАУК. Ф. 51. Оп. 3. Д. 10899. Краткие экстракты со всех малороссийских полковых секвестров. 1751 г.
ЦГИАУК. Ф. 54. Оп. 1. Д. 2592. Дело о непреднамеренном убийстве Краснощоченко малолетней племянницы, о публичном наказании его и о наложение епитимии. 1779 г.
ЦГИАУК. Ф. 54. Оп. 1. Д. 3198. О колоднику Нестору Литвину присланому за убивство родного брата его Нестора Литвина. 1782 р.
ЦГИАУК. Ф. 54. Оп. 1. Д. 3200. О убийстве Мариной Помазовой с гренадерами мужа свого от ставного капрала Помазова. 1781 г.
ЦГИАУК. Ф. 57, Оп. 1, Кн. 148а. Румянцевская опись г. Стародуба. 1765 г.
ЦГИАУК. Ф. 95. Оп. 1. Д. 2. Решения Полтавского полкового суда. 1746-1770 гг.
ЦГИАУК. Ф. 101. Оп. 2. Д. 49. Дело о содержащемся в Лубенском остроге колодника жителя Глинка Андрея Кухаря за убийство им якобы работника своего Федора. 1765 г.
ЦГИАУК. Ф. 105. Оп. 1. Д. 6. Допрос Романа Краснощека. 1779 г.
Яковенко Н. Паралельний світ. Дослідження з історії уявлень та ідей в Україні ХVI-ХVII cт. – К., 2002.
Acta Poloniae Historica. Vol.79. 1999. Childhood and Youth in Historical Perspective.
Cunningham H. Histories of Childhood // The American Historical Review. Vol.103. Issue 4. 1998. P. 1195–1208.
Reddy W. The Navigation of Feeling A framework for the History of Emotions. – Cambridge, 2001.