Див. частину 1 >>

***

На рубеже ХІХ-ХХ вв. народным экстатическим сектантством заинтересовались психиатры, полагавшие, что их усилиями изучение этого предмета наконец-то будет поставлено на строго научную основу. Психиатрические интерпретации духовно-эмоциональной жизни сектантов, имевшие определенный вес в то время, Уильям Джеймс очень точно назвал «медицинским материализмом».¹ «Население, увлеченное брожением, усвоило себе парадоксальное параноическое мышление и логику помешанных и в силу этой болезненной логики стало разрешать основные вопросы жизни и религии с помощью сравнений и пустой игры слов».² Эта характеристика принадлежит знаменитому психиатру Ивану Сикорскому, который рассматривал изложенную герменевтическую технику (игру слов) как верный признак паранойи.

Оставляя оценку этого мнения специалистам, отметим, что рассмотренная методика толкования священного текста обусловлена не столько умышленным поиском нужных ассоциаций, сколько ассоциациями произвольными, созданными слуховым восприятием Писания. Стоит учесть, что описанные игры с библейской и литургической лексикой, происходили еще в ту пору, когда будущие деятели новой веры были обычными прихожанами сельских храмов, пытавшимися наделить собственным смыслом обрывки из богослужебного чтения. Именно из этой среды выходили обличаемые миссионерами перлы крестьянской экзегетики вроде «распятих жени примостився стріляти…» («распятаго же за ны при Понтийстем Пилате...»)³ Церковнославянский язык и бесстрастный способ чтения препятствовали целостному восприятию текста в его аутентичном (или желательном для церкви) смысле; частичное понимание, схватывание отдельных отрывков приводило к их префигурации в совершенно новый «фольклорный» текст, содержание которого соответствовало крестьянскому образу мышления.⁴ Однако, если в устах наивной и простодушной, «не привыкшей к умственному труду»⁵ верной паствы эти толкования воспринимались всего лишь как «суеверия» и «глупости», то после обращения в «штунду» (в самом широком смысле) подобные вещи потенциально могли превратиться в ересь, поскольку приобретали новую, богословскую семантику.

Некоторые случаи обращения в «штунду» самими адептами ретроспективно описываются как опыт нового понимания Писания. Он связывается с чтением Библии на «понятном» русском языке, тогда как «непонятность» церковнославянского текста закрывала возможность правильного, т.е. протестантского, толкования. Пережившие опыт обновляющего чтения опысывают его как переход от «непонятности» к «понятности»: считалось, что в русском переводе Писание просто перестало нуждаться в интерпретации, поскольку его смысл был очевиден.

Обратимся к истории штундиста Феоктиста Дунаенко: «Жена мельника дала моей супруге Евангелие на русском языке. Я стал читать и над многими стихами проливал слезы. Впервые я по-настоящему понял слова Христа. В славянской Библии многие слова были непонятны для меня. Теперь же меня охватил страх: оказывается, я думал о спасении не так как нужно. С этого момента у меня сразу отпала охота читать Евангелие на славянском языке. Хотелось читать только на русском».⁶ Перед этим Дунаенко описывает свое пребывание в православной церкви, где он служил чтецом в одном храме. Он пишет, что с детства любил читать книги на «славянском языке». В храме читал он великолепно, умилительно. «Слушая меня, – хвастался Дунаенко, – люди говорили: “как хорошо читает, прямо слезу прошибает“».⁷

Анализ опыта Дунаенко приводит к мысли, что дело, по-видимому, не в том, что текст был непонятен. Трудно поверить, что человек с детства любит читать книги, содержание которых было ему недоступно. Храмовое чтение было подчинено главной теме богослужебного дня: толковать читаемый в храме текст в антицерковном смысле было невозможно, прежде всего, психологически. Громадная по размерам и массивная по весу, декорированная сюжетными изображениями, выгравированными в золоте или серебре, – такая Библия была в высшей степени предметом сакральным, торжественным, явлением «иного мира», эпифанией того благословенного Царства Святой Троицы, которое возглашается священником в начале литургии. Однако изъятая из литургического пространства, уменьшенная и упрощенная в издательском формате, лишенная декоративной роскоши, переведенная на «понятный» (профанный) язык, Библия стала похожа на любую другую книгу. По отношению к ней психологически стали возможны герменевтические техники, применимые к любому другому тексту, и, как следствие, извлечение любого смысла.

На первый взгляд может показаться, что «русская» и «понятная» Библия способствовала более целостному и осмысленному ее восприятию крестьянами. Но одной лишь большей понятности отдельных слов и предложений текста было мало. Лишенная церковно-литургического контекста Библия распадалась на целый ряд независимых друг от друга фрагментов. Средством поддержания их концептуальной целостности было «духовное» (аллегорическое) толкование, сама техника которого и не требовала, чтобы текст был совершенно понятен. Акт «понимания» предусматривал адаптацию крестьянской культуры к библейскому тексту, т.е. выстраивании определенного ассоциативно-смыслового ряда.

Интересно, что ключевые для штундистской идентичности фрагменты Писания не замечались в церковнославянской Библии, которую Дунаенко читал с детства. Имеем в виду, в первую очередь, знаменитую цитату из книги Исход 20: 4,5. Предлагаем сравнить церковнославянский и русский текст:

1) «Не сотвори́ себѣ́ кумíра и вся́каго подóбiя, ели́ка на небеси́ горѣ́ и ели́ка на земли́ ни́зу, и ели́ка въ водáхъ подъ землéю: да не поклони́шися и́мъ, ни послýжиши и́мъ: áзъ бо éсмь Госпóдь Бóгъ твóй, Бóгъ ревни́тель, отдая́й грѣхи́ отéцъ на чáда до трéтiяго и четвéртаго рóда ненави́дящымъ менé».

2) «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой: не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня».

Семантическую грань между двумя переводами вряд ли можно назвать непреодолимой даже для крестьянского сознания рубежа ХІХ – ХХ века. Во всяком случае, она не дает разумных оснований для утверждений о тотальной непонятности «славянской» Библии. Теория о «естественности» протестантской интерпретации указанных ветхозаветных цитат ставится под сомнение одним простым примером: другие сектантские «интерпретирующие социумы» (шалапуты, иоанниты, хлысты, новоизраильтяне, малеванцы, беседники и проч.), не говоря уже о старообрядцах, читая Библию и сталкиваясь с тем же фрагментом, не приходили к иконоборческим выводам. Иконоборческая интерпретация была лишь ретроспективным доктринальным описанием первичного религиозного опыта. Чтобы увидеть в сложном и семантически неисчерпаемом библейском тексте иконоборческий императив, необходимо было вначале приобрести опыт иконоборчества.

Наконец, необходимо отметить достаточно известный факт: крестьянская религиозность не всегда положительно воспринимала «понятную» Библию; излишняя «понятность» ассоциировалась с профанизацией веры как таковой. Возможно, эта «антипрофанная» тенденция отразилась в многочисленных попытках народных умельцев-толкователей сделать русскую Библию снова «непонятной», вторично закодировав ее буквальное послание в «духовных прыштах».⁸ В крестьянской культуре рецепции текста «понятность» не играла ключевую роль. Иногда в чрезмерно туманном и невразумительном тексте литургии или проповеди прихожане усматривали максимум сакральности, а излишняя «понятность» вызывала неприятие, раздражение и подозрения в ереси.

Яркий случай приводит А.Н. Розов в исследовании о русской проповеди второй половины ХІХ – начала ХХ в.: «В одном из приходов Череповецкого уезда священник <...> читал архиепископские сочинения, “написанные научно-богословским и при том допотопнейшим языком». Крестьяне совершенно ничего не понимали из услышанного, но воспринимали речь иерея с большим вниманием. В приходе, расположенном поблизости, священник говорил простые проповеди на злобу дня, но прихожане были ими недовольны. Обращаясь к соседям, они говорили: “У вас хоть по крайности про Бога говорят, а у нас о драках, да о гармоньях. А что? Мы их и без того видывали!“»⁹

Другой пример из украинской крестьянской действительности 20-х гг. ХХ в. Попытки автокефальной церкви в 1920-е годы сделать литургию понятной (в русле народнической идеи просвещения крестьянства) и служить в храме на украинском языке, к глубокому удивлению священников-просветителей не всегда находили сочувствие у крестьян. По воспоминаниям о. Михаила Клеоповского, «приїхавши на парахвію почав я правити на рідній мові, се б то по українському; й ви собі уявити не можете до чого зденаціоналізований наш нарід й до чого він темний, ось уже два місяці я б’юся й ніяк не можу втлумачити, що слово Боже їдне на якій завгодно мові, що Євангелія, написана на слов’янській мові й на українській, се одне; у їх розумінню остільки понижена рідна мова, що вони вбачають трохи не кощунство в тому, що служба Божа правиться на їй…»¹⁰

Крестьяне восприняли украиноязычное Евангелие как «еретическую книгу», а самого проповедника как «еретика». Это далеко не единичный эпизод, а, судя по всему, типичное явление народной религиозной жизни, наблюдавшееся довольно длительное время, по крайней мере, в центральной Украине.¹¹

****

Изучая проблему функционирования священного текста в сектантских сообществах второй половины ХІХ – начала ХХ в., не следует использовать категории, которые, по выражению Люсьена Февра, цепляют на историю ярлыки, фальсифицируют психологическую действительность и скрывают от нас аутентичные образы мышления.¹² Понимание особенностей сектантской герменевтики позволит избежать слишком упрощенных оценок, которые априорно идентифицируют народные секты с абстрактным «протестантизмом», навязывают религиозному явлению искусственные объяснительные схемы. «Реформация», «радикальная реформация», «протестантизм», «евангельское движение», «евангельское пробуждение» и прочие метафоры истории Западной цивилизации нисколько не отражают ту модель мира, в рамках которой функционировали народные сектантские движения Российской империи указанного периода.

В апологетических текстах обращение крестьянина в «истинную веру» обосновывалось слишком просто: чувствуя духовный голод, который не могла удовлетворить официальная церковь, он начинает самостоятельно читать Библию и приходит к самоочевидным протестантским выводам (спасению по вере, только Писание, отрицание культа и икон и др). В действительности последовательность была, как правило, обратной: крестьянин начинал читать Библию уже после знакомства с новым учением, служившим для него инструментом понимания. При этом чтение сопровождалось откровенно антицерковными ритуальными действиями (кощунство над иконой или крестом, хуление святых, оскорбление священника, показательное нарушение поста и др.) Важнейшую роль играла ситуация, в которой новообращенный знакомился с русской Библией. Получение крестьянами библейского текста из рук немецких пасторов само по себе контекстуализировало способ его чтения и понимания. В частности, баптистские миссионеры дарили крестьянам Библии с подчерктутыми «важными местами»,¹³  в некоторых изданиях подчеркивания наносились типографским способом.¹⁴ А неграмотным штундистам для запоминания читались отдельные фрагменты с антицерковными комментариями.¹⁵ Показательно, что во время церковной литургии и других богослужений будущий сектант встречался с теми же текстами, что и впоследствии на баптистских собраниях, однако в рамках православного богослужения они либо не замечались, либо воспринимались совершенно иначе и не вызывали у него антицерковных настроений.

Таким образом, обязательные антиправославные впечатления от чтения Библии были плодом систематического обучения или, по меньшей мере, акцентированного внимания на определенных фрагментах текста, а не спонтанного «евангельского пробуждения от греховного сна».¹⁶ Альтернативный религиозный опыт вербализировался посредством библейских цитат в рамках уже сформировавшейся сектантской доктрины.

Еще раз отметим специфику интерпретации и понимания священных текстов в крестьянских сектах второй половины ХІХ – начала ХХ века: чтение как воссоздание мифологических архетипов (парадигматическое восприятие), тотальная аллегоризация текста, игнорирование проблемы исторического контекста и условно-знакового характера письма. По сути, речь идет о фольклоризации канонических религиозных текстов, что приводило к появлению разнообразных учений на основе субъетивных лингвистических ассоциаций, абсолютизации профетического дискурса (каждое слово Писания является «пророчеством» и касается меня лично) и бесконечному расширению понятия «Священное Писание». Последнее в большей степени касается экстатического или «мистического» крыла народного сектантства, где любое устное слово лжехриста оценивались как буквальное продолжение Писания, однако и в сектантстве «рационалистическом» грань между Писанием, толкованиями, произвольными аллегориями, «пророчествами» и перефразированиями не была строго артикулированной.

В рамках мифологической герменевтики не прочитывался догматический слой Писания. Христианство оказалось невоспроизводимым в структурах народных «микрорелигий». «Мистическое» сектантство, собственно, к этому и не стремилось. А религиозный опыт «рационалистов» (главным образом, крестьян-штундистов) отличался парадоксальностью: борьба с тем, что казалось язычеством в православии, приводила к регенерации структур нехристианской религиозности. Все попытки воссоздать некое «истинное», «первоначальное» христианство «по Писанию» заканчивались на самом деле возрождением архаико-мифологических верований и практик.

Цитирование и интерпретация Библии в народных сектантских социумах выполняло функцию «автокоммуникации»:¹⁷ в общине циркулировала определенная совокупности текстов, органически вмонтированная в систему ее символического универсума. Это обеспечивало концептуальное единство и самоидентификацию сектантов, создавая препятствия для ассимиляции миром, «лежащим во зле».

Савченко Сергій Володимирович, кандидат історичних наук, доцент.
Спілка незалежних істориків релігії і церкви (Дніпропетровськ).

1. ---

   «Его попытки дискредитировать не нравящиеся ему состояния сознания, − писал он о "медицинском материализме", − соединяя их то с нервами, то с печенью и прибавляя уничижительные эпитеты медицинского словаря, − несостоятельны и противоречивы». Цит: Джеймс У. Многообразие религиозного опыта / Пер. с англ. М., 1993. С. 22, 25.
2. Сикорский И. А. Психопатическая эпидемия 1892 г. в Киевской губ. (малеванщина). К., 1893.
3. Цитата из Символа веры. См.: Донской епархальный миссионерский съезд (продолжение) // ЕЕВ. 1902. № 34. С. 881.
4. Нужно отметить, что русский синодальный перевод Библии почти ничего не изменил в этом отношении: восприятие текста Писания крестьянскими теологами из «штунды» было фрагментарным, ситуативным, акцентированным, внеконтекстным, построенным на слуховых ассоциациях. – Авт.
5. Именно так миссионеры и священики-организаторы внебогослужебных собеседований оценивали крестьянскую паству. Правильной считалась та методика организации просветительской работы, результатом которой будет развитие народной нравственности без повышения интеллектуального уровня и умственных запросов крестьян. См.: О церковных собеседованиях в г. Екатеринославе // ЕЕВ. 1886. № 23. С. 584.
6. Дунаенко Ф. До конца претерпевший [Электронный ресурс]. – URL: http://www.rusbaptist.stunda.org/dunaenko.htm  
7. Там же.
8. Возможно, отсюда вытекает странная, с точки зрения миссионеров, герменевтическая практика: те фрагменты Писания, которые Церковь понимала буквально (например, апостол Филипп ехал в карете с евнухом) (Деян. 8: 31), штундистами понимались «духовно-аллегорически», и наоборот.
9. Розов А.Н. Фольклорно-этнографические элементы в русской проповеди для сельского населения второй половины ХІХ – начала ХХ в. [Электронный ресурс]. – URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/rozov4.htm
10. Абросимова С. Д. Яворницький і церква // Монастирський острів. Дніпропетровськ, 1994. № 1. С. 126-127.
11. Беркгоф К. Жнива розпачу. Життя і смерть в Україні / Пер. з англ.  К., 2011. С. 235-257.
12. Шартье Р. Интеллектуальная история и история ментальностей: двойная переоценка? // Новое литературное обозрение. 2004. № 66. [Электронный ресурс]. – URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2004/66/
13. Кальнев М.А. Немцы и штундобаптизм: По поводу найденного протокола одной из конференции штундистов, состоявшейся 21-23 мая 1882 г. в немецкой колонии Рикенау, Таврической губернии. М., 1897.
14. О штундистах в селе Волосском Екатеринославского уезда // ЕЕВ. 1886. № 8. С. 213.
15. От кр. Абрамова из Нижегородской губ. Материалы из архива Я. Духонченко. История евангельских христиан-баптистов − (Евангельское движение в Евразии. Материалы и документы. ЕААА, 2004) − 1 електрон. опт. диск (CD-ROM) ; 12 см. – Систем. вимоги: Pentium ; 32 Mb RAM ; Windows 95, 98, 2000, XP ; MS Word 97-2010.
16. Савинский С.Н. История евангельских христиан-баптистов Украины, России, Белоруссии (1867-1917). Часть 1. СПб., 1999. С. 11, 13, 14, 16, 89; и др.
17. Лотман Ю. История и типология русской культуры. СПб., 2002. С.19.