События, которые предшествовали советской аннексии Бессарабии (1940, 1944 гг.), определили денационализацию, русификацию и советизацию оккупированной территории. При разработке оккупационной политики Кремль использовал многочисленные методы и приемы, направленные на изменение всех сфер общества. Одна из таких мер, проводимых советскими властями в созданной Молдавской ССР, состояла в массовой депортации населения в северную часть Советского Союза. Несмотря на то, что историография по данной теме уже имеет существенные наработки¹, мы считаем необходимым дополнить эти результаты, используя методы устной истории, которые для исторических исследований в Республике Молдова являются инновационным.

Теоретические предпосылки

Даная статья призвана оценить дискурсы памяти о массовых депортациях, произошедших в Молдавской ССР с 5 по 6 июля 1949 г. Говоря об истории депортации в Молдавской ССР, можно выделить три волны: 1) 12–13 июня 1941 г., когда 24 360 человек было депортировано в Новосибирск, Красноярск, Омск, Коми АССР, Казахскую ССР; 2) 5–6 июля 1949 г., о которой пойдет речь в этой статье; 3) 1951 г., депортировано 2 617 человек, преимущественно по религиозному критерию².

Хотя устные повествования и являются в высшей степени субъективными, несмотря на степень объективности их компонентов, они есть формой «реконструкции» прошлого и определенного социально-исторического контекста, а историки научились эффективно «расшифровывать» этот тип исторических источников³.

Специфика нашего исследования, по сравнению с предыдущей историографией, состоит в первую очередь в постановке проблемы. Наше внимание не фокусируется на повествовании (нарративе, который включает и life stories) как на однолинейном описании, а предоставляет многогранную картину разнообразного опыта переживания одного и того же события⁴. Обозначая пределы исторического факта, такие повествования не объясняют события, не устанавливают четких причинно-следственных связей, но каким-то решающим образом говорят об истории окружающих нас людей. Восстановление пережитого прошлого происходит как бы путем общения между современниками/участниками событий, а не только в рамках диалога между созданными сейчас научными нарративами.

Более того, рассматриваемая тема позволяет нам говорить о драматических реалиях депортации в соотношении человека к человеку, региона к региону, реалиях, сопровождаемых отчаянием и страхом, где непредвиденное поджидало в любом месте. В настоящее время общество не вспоминает события, связанные с депортацией, либо по незнанию, либо по нежеланию, и в этом контексте восстановления памяти осуществить все труднее, ведь непосредственно участвовавшие в этих событиях люди умирают, а воспоминания если и остаются их детям и внукам, то в усеченной форме.

Методология исследования

Исследование, которое мы предлагаем, направлено на реконструкцию событий второй волны депортаций (5–6 июля 1949 г.) с помощью устной истории. Обоснование исследования депортации населения Пруто-Днестровского региона с точки зрения устной истории исходит из нескольких причин. Эти события относятся к истории свидетелей, т. е. тех, кто прошел через эти события и их последствия, и кто, прямо или косвенно, пострадал от них. Они хранят память о тех временах, и архивация их показаний является важными для дополнения проводимых до этого научных изысканий. Требуется тщательное рассмотрение показаний для открытия новых аспектов, имеющих отношение к прошлому и в то же время необходимых для совершенствования «общей истории».

В качестве рабочего инструмента мы использовали технику частично структурированного индивидуального интервью⁵, вопросы в котором менялись в зависимости от специфики диалога, проведенного с каждым из респондентов и специфического повествования жизни каждого участника. Интервью проводились с двумя людьми. Наиболее важным критерием для отбора проб было непосредственное или косвенное вовлечение респондентов в процесс депортации.

Хронологические рамки данного исследования включают начало второй волны массовых депортаций населения Молдавской ССР (1949) советскими властями и момент реабилитации изгнанных (1956). Фиксация хронологических рамок, в которых развиваются события, сопровождается реконструкцией последовательности событий, отмечая значительные моменты, связанные с эпизодами индивидуальной жизни (процедура изгнания, адаптация к неизвестному пространству, работа, основание семьи или нового хозяйства, рождения детей, возвращение на родину т. д.).

Важно подчеркнуть, что для завершения исследования мы прибегли и к традиционным источникам: изданные архивные документы и специализированная литература.

Предварительные события депортации 1949 года

Оккупация Пруто-Днестровской территории советской армией в 1944 г. повлекла за собой формирование сталинского партийного и государственного аппарата, который сразу же начал устанавливать системный контроль над жителями республики. Действия советской власти в этом направлении вызвали враждебную реакцию со стороны населения. Чувство ужаса к советской системе стало еще более выраженным, когда советский режим в лице Николая Коваля, пришедшего к власти в ЦК КП(б) Молдавии в июле 1946 г., начинает коллективизацию крестьянских хозяйств в советском стиле, конечной целью чего является формирование «нового человека»⁶. Более того, населения Молдавской ССР серьезно пострадало от засухи, от организованного в 1946–1947 гг. голода⁷, от кампании по сбору продуктов питания у крестьянских семей.

Только в 1944–1949 гг. ЦК КП(б) Молдавии и Совет Министров Молдавской ССР принял около ста решений, по которым местные власти были обязаны принуждать крестьян к обязательной сдаче сельскохозяйственной продукции государству⁸. Вследствие этого были организованы тщательные обыски каждого крестьянского хозяйства. Хлеб и кукуруза были изъяты, загруженное на телеги зерно перевозилось в специальные центры сбора. Поскольку планы сдачи хлеба государству остались неизменными, а урожай был маленький, людям подчищали все закрома, крестьяне, таким образом, остались без каких либо средств существования. Те, которые сопротивлялись, были арестованы, судимы и объявлены «врагами советского народа».

В 1947–1948 гг. антисоветские веяния перерастают в массовые негодования, и усиливается враждебность по отношению к колхозам, таким образом, увеличивалось и количество отказов вступать в них⁹.

С 1948 г. в селах среди населения распространяются слухи о коллективизации, которая неизбежно произойдет в республике¹⁰. К лету 1949 г. слухи стали настолько массовыми, что вышли за пределы республики, охватили Украину и даже Сибирь¹¹. Чтобы ускорить процесс коллективизации, советские власти переходят к конкретным шагам в достижении поставленной цели, выбирая более тонкие методы для этого, как, например, «последовательные депортаций» под разными предлогами.

Сам Н. Коваль говорил, что «большое значение в успешной коллективизации сельского хозяйства имел переход от политики ограничения к политике ликвидации кулаков и проведение в связи с этим депортации за пределы республики значительной части кулаков и других враждебных элементов. Это мера создала наиболее благоприятные условия для ускорения темпов социалистических преобразований в селах»¹². Таким образом, в 1949 г. депортации достигают пароксизмальных уровней, определив тот факт, что около 10% крестьян отказались от земли и приняли аграрный коллективизм¹³.

Все началось 17 апреля 1949 г., когда В. Иванов, председатель ЦК КП(б) СССР в Молдавской ССР, Н. Коваль, секретарь ЦК КП(б) Молдавии, и Г. Руди, председатель Совета Министров Молдавской ССР, направили запрос Сталину с просьбой о «разрешения ЦК КП(б) депортации кулаков Молдавской ССР, соучастников фашистских оккупантов и политических деятелей в количестве 39 092 человек»¹⁴.

Ходатайство советских властей в республике было удовлетворено, и 6 апреля 1949 г. Политбюро ЦК КПСС приняло постановление «О депортации с территории Молдавской ССР кулаков, бывших помещиков, крупных торговцев, сообщников немецких оккупантов, людей, кто сотрудничал с немецкой и румынской полицией, членов профашистских партий и организаций, белых гвардейцев, членов незаконных сект и семей всех перечисленных выше»¹⁵.

Постановление предусматривало депортацию без права возвращения 11 280 семей (40 580 человек) в Актюбинскую область, в Южный Казахстан, в Алтайский край, Курганскую область, Тюменскую и Томскую области РСФСР¹⁶. Для проведения операции были зафиксированы и временные рамки – начиная с 2 часов утра 6 июля и завершая в 20 часов вечера 7 июля 1949 г.¹⁷.

28 июня 1949 г. Совет Министров Молдавской ССР принял секретное решение № 509 «О депортации из Молдавской ССР семей кулаков, бывших помещиков и крупных торговцев»¹⁸. Были также подтверждены списки, которые включали 11 342 семей. Все вопросы, касающиеся процедуры арестов и депортаций, входили в обязанность Министерства государственной безопасности Молдавской ССР во главе с И. Л. Мордовцем¹⁹.

30 июня 1949 г. Совет Министров Молдавской ССР принял постановление «О конфискации имущества депортированных с территории Молдавской ССР», в котором указывалось, что все материальные ценности подлежат изъятью и будут использованы на покрытие неуплаченных государству долгов и налогов²⁰.

Операция называлась «Юг», кодируемое название для ареста и депортации некоторой части населения МССР, и состоялась в ночь с 5-го на 6-е июля 1949 г.

Маршрут депортированных

Трагедия депортации для тысяч жителей Молдавской ССР началась в ночь с 5-го на 6-е июля 1949 г. Хотя вся операция была подготовлена как совершенно секретная, жители сел знали, что будут депортированы. «В селе поговаривали, что состоится депортация…» (Елена Маланчя). Надо отметить, что еще с весны 1945 г., по мере продвижения советской армии на запад, появляются первые слухи о депортации коренного населения Молдавской ССР в Сибирь²¹, а со временем слухи о подготовке массовых депортаций начали исходить как от партийных работников, так и от зарубежных радиостанций («Голос Америки» и др.)²².

Со всех населенных пунктов республики предназначалось депортировать 11 280 семей (40 850 человек), но реально были репрессированы 11 293 семей (35 050 человек). То есть, семей было депортировано больше, чем ожидалось, а количество людей – меньше. Этот факт может свидетельствовать, что многим удалось скрыться и избежать ссылки.

О начале депортации повествуют одинаково – в середине ночи команда из 2–3 вооруженных солдат стучали в окна домов. «В дом вошли председатель сельсовета и 2–3 солдата, которые были русскими солдатами» (Елена Маланчя). Надо подчеркнуть, что при проведении операции 6 июля 1949 г. приняли участие 4 496 оперативников (из которых 484 из Молдавской ССР и 4 012 – приезжие из других республик), 13 774 солдат и офицеров, 24 705 советских партийных активистов. Также было использовано 4 069 автомобилей, из которых 1 506 местных и 2 563 привезенных из Одессы²³.

Зная о советских планах захвата, некоторым удавалось убежать и спрятаться заранее. «Когда пришли, чтобы взять нас, они начали бить в окна, отец, будучи сонным, надел на себя штаны и побежал по лестнице на чердак, там на фронтоне дома было отверстие, через которое он выпрыгнул и сбежал через сады. Мою мачеху (поженившись с моим отцом в декабре, прожили вместе около пяти месяцев), после того как отворила дверь, спросили, где мой отец, на что она ответила, что он в Одессе. Вскоре после этого, в тот момент, когда моя мачеха шила что-то на табуретке, с косынкой, босиком, побежала и она по лестнице на чердак, убежав через огороды, она спряталась в стоге сена, где и просидела несколько дней. Она подумала, если ее сын находился у своей бабушки, в другой деревне (Оланешты), зачем ей ехать с детьми своего второго мужа в Сибирь» (Елена Маланчя).

Даже если глава семьи отсутствовал, другие члены все равно подвергались репрессиям. Так, в ночь 6 июля 1949 г. вместе с другими семьями была депортирована и семья Нирян, которая состояла только из детей. «Когда нашли отверстие на чердаке, через которое убежала наша мачеха, солдаты не разрешали нам даже пошевелиться, тыкали в нас кончиками штыков/огнестрельным оружьем. Так затеснили нас и начали читать по списку, 4 детей – я самая старшая, братья двенадцатилетние Василий, Павел, шестилетний Алеша, сын нашей мачехи двенадцатилетний Андрей, который находился у бабушки в Оланешты. Когда увидели, что Андрей отсутствует, взяли Василия и отправились в Оланешты, откуда и привезли его спящего домой» (Елена Маланчя).

Для репрессированных предусматривалось «позволить <...> взять личные ценные вещи, для ежедневного употребления (одежда, посуда, бытовой и сельскохозяйственный инвентарь) и пищевые запасы для всей семьи до 1500 кг.»²⁴. Прочее же имущество (виноградники, сады, скот) подлежало конфискации. «После того как собрали нас всех и прошлись по списку, разрешили нам взять две тонны багажа. Хлеб мы весь отдали государству, только в одной бочке остался мешок пшеницы, с которым мы и добрались до Сибири. Я взяла и мешок кукурузы, мамин сундук, где находилась одежда, несколько подушек и ковров. Хотели взять и несколько кур, но оставили их во дворе, так как подстрелили их солдаты» (Елена Маланчя). «Мои родители были женаты, когда их репрессировали, хотя их не должны были депортировать. Но исходя из того, что отец моего отца, дедушка Дмитрий Горгос, был из зажиточной семьи, убежал, взяли мою мать, так как ее отец, мой дед, работал председателем во время румын, отца и бабушку Февронью. Когда их взяли, они не успели собрать практически ничего только малое количество подсолнечного масла и подушку» (Мария Маланчя).

Из большинства сел были депортированы люди, которые не имели ничего общего с кулаками. Многие были с весьма скромными доходами, даже бедные. «Почему их репрессировали? Только потому, что у них была корова и что-то вокруг дома!» (Мария Маланчя).

Повествования о порядке депортации позволяет нам выяснить «конструирование» истории через такие эпизоды, как захват людей и их транспортировка на автомобилях до станции поездов. «Повезли нас на машины до железнодорожной станции в Кэушень, где мы просидели три дня и три ночи. Многим удалось убежать, но те, которые были пойманы, были привезены также на станцию и призывались по фамилии по списку. Помню одну женщину из Оланешты взяли только ее и ее дочь, муж ее спрятался под землей, но нашли его и привезли...» (Елена Маланчя). «С нашего села (Крокмаз) были депортированы четыре семьи – Никон Караблу, Степан Пружинэ, Яков Гратие с 5 детьми, Александра Гратие и семью моего отца, Вани Нирян, а из села моего мужа (Антоновка) 5 семей – Федот Опря, Стипан Опря, Никифор и Ваня Прикоп, Ваня Бакалов» (Елена Маланчя).

Первые официальные оценки числа репрессированных были сделаны 8 июля 1949 г. в итоговом докладе для МВД СССР о проведении операции «ЮГ», где указывалось, что были отправлены 11 001 семей (33 255 человек, из которых 8 303 – мужчины, 12 803 – женщины, 10 519 – детей)²⁵. К 8-му июля поехало в Сибирь 23 эшелона с людьми, в то время как еще 4 эшелона готовились для поездки; последний планировалось отправить в 18:00, что соответствовало графику операции. После выполнения задания военные и разведывательные силы, приехавшие в республику из разных частей Союза, должны были выехать из Молдавской ССР 9-го, 10-го и 11-го июля. Автомобили с солдатами и офицерами были отправлены в Одессу и должны были перевозиться 11-го июля на 49 эшелонах²⁶.

Депортированные семьи были брошены в вагоны для перевозки скота, а среди них – беременные женщины, маленькие дети, пожилые люди. «С Каушан повезли нас на поезде для скота… в два эшелона...» (Елена Маланчя). Вагоны были оснащены чем-то наподобие скамейки/кровати – из длинных и широких досок. В зависимости от количества багажа и числа членов семьи, в вагонах сажались от 5 до 8 семей. «Мы были с двумя парнями и двумя девушками из Паланки, которые были с отцом и матерью и сидели на досках внизу, а мы были наверху и смотрели через маленькое окно. С нашего села, семья Пружинэ, сын, невестка и маленький ребенок сидели на полу» (Елена Маланчя).

На исходе первой недели с момента начала операции был получен предварительный итог проделанного, который потом использовался для подготовки окончательного доклада Министерства Государственной Безопасности Молдавской ССР от 12 июля 1949 г.: начало операции – 6 июля, 2:00 часов, конец операции – 7 июля, 20:00 часов; депортированы – 11 293 семей (35 050 человек), из которых мужчин – 9 745, женщин – 13 924, детей – 11 381; из социальных категорий выделялись кулаки, купцы и помещики – 7 628 семей (23 056 человек), остальные – 3 665 семей (11 994 человек)²⁷.

По воспоминаниям опрошенных, поездка до конечной станции длилась две недели. Условия были катастрофическими: антисанитария, отсутствие туалетов в вагонах, отсутствие медицинской помощи и т. д. Была жаркая погода и люди страдали от жажды и жары, но им не позволяли выходить на станциях, боялись, чтобы не убежали. «Мы ехали 12 дней и 12 ночей. Пока не переехали Волгу держали нас взаперти и не разрешали нам выходить даже по нужде. У некоторых имелись ведра в вагоне с экскрементами. Помню, были из Паланки взрослые парни, Шетиченко, так они завесили одеяло и справляли свою нужду через форточку, солдаты ругались, что они пачкали весь поезд» (Елена Маланчя).

На некоторых станциях репрессированных кормили. «Кормили нас раз в сутки, брали 2 парней посолиднее, которые носили по два ведра с супом и хлебом, они раздавали порции, и приносили и воду» (Елена Маланчя). После того, как отдалились от границы с Молдавской ССР, более милосердные солдаты иногда позволяли заключенным выходить из вагонов на несколько минут.

«Мы прибыли в Шумиху, там стояли автомобили и ждали нас, загрузили и разделили нас по совхозам и колхозам. Мы были помещены в совхозе Сафакулевского района, Курганской области» (Елена Маланчя). «Когда мои родители были депортированы, моя мать была беременна первенцем, на конечной остановке были определены в Курганскую область, Еланск» (Мария Маланчя).

Итак, те 2 665 репрессированных, в том числе и семьи опрошенных нами, были доставлены двумя партиями – 26 и 31 июля 1949 г. на территорию Бурят-Монгольской АССР. Большинство из них были женщинами (1 004) и детьми (1 043), мужчин было значительно меньше (618)²⁸.

Жизнь в неизвестном пространстве

Лишенные знакомого культурного и символического пространства, представления об основополагающих ценностях у репрессированных размывались, а мир их эмоционального состояния ставал смещенным. Чувствуется, что истории-повествования как бы атакованы внешней средой, и развиваются в рамках нарратива «изгнанных судеб», перемещения из известной в неизвестную среду. Удаление от родного края являлось не только физическим, но и смысловым по мере того, как неизвестное пространство пробуждало в них чувство незащищенности и неуверенности. Пространство в качестве существенной координаты для репрессированных представляло на первом этапе главный вызов для их выживания²⁹.

Так, прибыв в конечный пункт назначения, депортированные были проинструктированы о размещении в колхозах и/или совхозах. «Пятеро детей, оставшихся без родителей, мы были размешены в одной деревне в Сафакуленском районе, Курганской области, где находился совхоз. Село, рядом с которым находились ферма коров и свиней, было очень маленьким. Оно имело только два ряда домов, около 20, и одну дорогу, которая проходила между этими рядами» (Елена Маланчя).

Сначала семьи были размещены в помещениях школ, домов или хижин. В зависимости от размера, в комнате размешались по 4 семьи, в хижинах – по 8–9. Площадь, предусмотренная для каждой отдельной семьи, была разделена с помощью тканей/занавесей, которые импровизировали стены. «Сначала мы разместились в школе. Потом в доме, в комнате мы были 4 семьи, каждой семье отводилась по стене, для сна стелили что-то на полу и спали» (Елена Маланчя). «Мои родители сначала жили в лачуге с 8–9 семьями, с занавесками, которые разделяли пространство. Потом каждая искала себе какое-то отдельное жилье» (Мария Маланчя).

Чтобы выжить, каждая семья должна была работать. «6 июля 1949 г. до ноября мы жили без родителей. Из пяти детей, только два из нас работали, я, 18-летняя и мой брат Василий 16-летний. Павел и Андрей 12-летние и Алеша 6-летний оставались дома и игрались. В мамином сундуке я нашла некоторые одеяла, которыми укутывала им ноги, чтобы они могли бегать играться» (Елена Маланчя).

Часть репрессированных были распределены на работу в лесохозяйственных предприятиях – «были молдаване, которые попали в более суровые места, чем мы, и работали на лесоповале» (Елена Маланчя). «Зимой работали в лесах, на тракторы привозили древесину» (Мария Маланчя). Большинство же работали в совхозах на уборке пшеницы, сенокосе и на свиноводческих хозяйствах.

В последующие годы люди более или менее адаптировались к новым условиям. «Когда я приехала в Сибирь, я видела женщин на тракторах, женщин на грузовиках, не было кому обрабатывать землю, все мужчины были убиты на фронте, находилось кое-где по старику. Тогда наших молодых ребят, 18-летних, сажали на трактора, работали на грузовиках, поднимали целину, вспахивали, сеяли гектары овса, косили сено, делали большие и длинные копны, смотрели за крупным рогатым скотом ... женщины работали еще на фермах для коров и свиней. Я, после того как вышла замуж, начала доить коров, русские женщины были более привыкшими с этой работой, мне приходилось труднее, и я перешла смотреть за телятами, работала и со свиноматками, делала им по 40–50 ведер болтушки, на что и зарабатывала по 40 рублей, но хлеба не давали, покупали... Я работала и на тракторе, будучи беременной ... после родов, если засиживалась дома до трех месяцев, было хорошо, шла быстро на работу, ферма была очень близка, утром уходила, в полдень возвращалось, опять уходила и вечером возвращалось... Моя свекровь заботилась о детях...» (Елена Маланчя). «Отец работал трактористом в совхозе, а мать работала на элеваторе, затем перешла на ферму, доить коров» (Мария Маланчя).

С развитием сюжетов в обеих историях улавливаем трагическую судьбу, отмеченную голодом и недостатками, но подчеркивающее силу, мужество и волю, чтобы выжить. «Кормили нас один раз в день, суп и кусок хлеба. Работали еще в совхозе на сушке зерна, так жарили какое-то количество зерна, клали в карман и кушали целый день, утоляя голод» (Елена Маланчя). Такая же драма прочитывается и в следующем повествование: «В первые годы, на работе, просовывали тайком горсть пшеницы в ботинки, после чего приносили домой, дробили и делали наподобие лепешек» (Мария Маланчя).

Сюда же вписываются и воспоминания о климатических условиях: короткое лето и зима с обильным снегом и страшными холодами. «Мы были на краю Сибири, недалеко от Уральских гор. Зима длилась семь месяцев, с ноября до конца апреля. Когда я шла на ферму, я прогревала руки дыханием, из-за холода все покрывалось моментально льдом, настолько было холодно, до -30, -35, -40°C. Настолько было холодно, но, ни один молдаванин не умер от холода» (Елена Маланчя). Приезжие не имели подобающего одеяния, так как не имели опыта холодной сибирской зимы. «Вначале зимы привезли к нам и родителей, которые приехали с целью украсть нас и повести домой, но оттуда они приехали без зимней одежды при -40°С. С молдавской шапкой моему отцу замерзли уши и щеки» (Елена Маланчя).

Существование культурных расколов в отношении восприятия неизвестного пространства повлекло за собой и вопрос о существовании различий между нами/ними, депортированными/коренными, самоидентичностью/иными. Конечно, рассказ о самобытности и непохожести, сопровождаемый эмоциональной и поведенческой нагрузкой, стал прочным фундаментом для сплочения и солидарности между людьми. «Русские были добры к нам, там, где мы купили дом, после того, как я вышла замуж, жила в нем русская семья – отец, мать, сын, Иван, и невестка, тоже были депортированы» (Елена Маланчя). «С русскими очень хорошо ладили, после возвращения домой в Молдову переписывались с ними. Папа даже хотел вернуться ...» (Мария Маланчя).

Будучи в другом культурном пространстве, репрессированные освоили достаточно быстро необходимый им информационный капитал. Принципиальным в этом смысле являлось овладение русским языком. «Русский язык изучили от рабочих на элеваторе, сначала понимали друг друга по знакам, затем начала говорить очень хорошо даже» (Елена Маланчя).

Другим способом поддержания высокого уровня солидарности внутри группы являлось создание новых семей, брак, рождение и воспитание детей согласно сохраненным ценностям. «К 1951 г., после двух лет ссылки, начала встречаться с Валентином Маланчя, чтобы создать новую семью. Я работала у председателя совхоза Андрей Ширяева, который был очень добрым и имел двух детей, о которых я заботилась. Его жена была зоотехником и была менее добра со мной, поэтому платила мне около 100 рублей (10 долларов США) в месяц. Иногда я находила ее поношенные вещи, которых я могла одевать, но она не разрешала. Я смотрела за детьми, топила русскую печь, приносила воду, кормила домашний скот. И так в один прекрасный день, когда я шла за водой, я познакомилась с Валентином. Он был депортирован вместе со своей мачехой, вероятно, из-за того, что оба его брата, Тодирикэ и Оникэ Маланчя, во время войны были зачислены в румынскую армию, откуда не возвратились больше, оставаясь в Румынии. Валентин был красив и молод. Как только увиделись, он предложил мне повидаться у наших, в деревне, которые делали что-то наподобие посиделок, и я пошла... 14 апреля 1951 г., и теперь помню, мы помолвились, а в праздник Троицы мы поженились. И ему было трудно вначале, две семьи спали на одной кровати, и решил пожениться. Свело нас и то, что у нас были мачехи, так что мы могли жаловатся друг другу... После женитьбы я перешла в Еланский совхоз, где находился мой муж, примерно 60 км от Сафакуленского совхоза... Я родила трех мальчиков – Юрия, Фегю и Виктора, но средний умер...» (Елена Маланчя). «Мои родители обзавелись 3 детьми там, их репрессировали в июне, а первый ребенок, Афанасий, родился в октябре 1949 г., второй, Николай, в 1951 г., и третий, Иван, в 1952 г.» (Мария Маланчя).

Развитие событий теряется в деталях, но приобретает последовательность в рамках стереотипных схем. Обнаруживаем, в этом отношении важное местом занимает основание семейного очага. Купленные дома были деревянными, и работа для их улучшения делалась после роботы в колхозе/совхозе. Для того чтобы залатать крыши домов, репрессированные молдаване вырезали папоротник и тростник. «После того, как мы поженились, мы купили старый дом с русской печкой, которая была очень теплой, первую зиму мы жили вместе с несколькими семьями. На вторую мы переехали в наш дом, но он был полон блох, потому что он был деревянный и с болотным мохом, чердак был из досок, смазанных навозом. Когда мы переехали, мы не понимали, что нас кусает. Летом все подраили, сделали, как у нас, с глиной… крышу отремонтировали с папоротником, ровненько, снаружи побелили, … сделали красиво, да так, что все удивлялись – вот молдаван, вот молдаван! От моей матери мне остался длинный красивый ковер, я его разрезала и украсила весь дом, только у меня было так красиво и все говорили, что я богата» (Елена Маланчя). «После того, как освоились там, мои родители построили дом и переехали отдельно, имели и корову, было целое хозяйство» (Мария Маланчя).

Причина, по которой молдаване строили дома с традиционным/национальным акцентом в неизвестном пространстве, легко объясняется необходимостью сохранять символическую преемственность с традициями и обычаями утраченной родины.

Помимо этого, связь с другими людьми породила личностные взаимовлияния, как и взаимовлияния между различными социальными и культурными средами, то, что определило рефлексы предпочтения и/или отклонения. «Туда, где мы попали, русские сажали огурцы, помидоры, делая парники из навоза, после чего делали отверстие в земле, куда клали семена и закапывали. Мы начали класть семена прямо в землю, и уже после того, как моя свекровь вырывала саженцы, они дозревали. В то время как русские женщины срывали помидоры желтыми и ставили их на окне дозревать на солнце. В том году, когда мы возвратились, мы посадили там капусту, морковь, помидоры, и выросло все, да так, что дети кидались ими друг в друга… там в июне-июле сажали картошку и в течение нескольких месяцев она созревала, осенью уже ничего не сажали... до того, как мы приехали, силос делали из подсолнуха, а после, начали делать из кукурузы» (Елена Маланчя).

Несмотря на нормализацию повседневной жизни, все же мысли репрессированных были направлены к родине, к отчему дому, как к символу источника богатства, процветания и относительной свободы, то, что и мотивировало многих молдаван вернуться домой. «Я плакала, не было никаких фруктов, ничего, моя свекровь выращивала бобовые зерна, чтобы давать хоть какую-то сладость детям, а дети мои бегали за ней и говорили: Бабушка дай нам горошек, горошек, но я не могла кушать его, все выплевывала. Русские кушали сырую картошку, мы же тосковали по нашим яблокам, винограду, сливам... » (Елена Маланчя).

Амнистия репрессированных и возвращение

Процесс реабилитации репрессированных сталинским режимом начался в 1954 г., когда генеральный секретарь КП СССР Н. Хрущев приступил к подготовке секретного отчета о сталинской преступной политике и формирование комиссии по расследованию дел репрессированных³⁰. В первые месяцы деятельности члены комиссии даже не подозревали, каких масштабов вскоре достигнет критика Сталина и его режима. По данным Министерства по вопросам безопасности Молдовы только за 1944–1953 гг. были расстреляны 5 485 человек³¹.

В 1956 г. начался процесс возвращения репрессированных из изгнания: 25 000 человек (более 8 000 семей), еще 124 человек бежали из ссылки. 1 января 1957 г. в изгнании оставались еще 14 200 человек – уроженцев Молдовы, 1 января 1958 г. – 9 999, 1 января 1959 г. – 605³². Ликвидация ограничений для репрессированных делалась в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 мая 1958 г. о «кулаках», бывших промышленниках, лидерах и членах буржуазных партий и антисоветских организаций, членах «националистических» движений, которым обеспечивалось помилование. 7 июня 1960 г. было принято еще одно постановление того же органа, в соответствии с которым до 1 августа 1961 г. было освобождено 14 902 семей из Молдавской ССР из общего числа 15 486 перемещенных семей, из них 5 747 без права поселения на территории Молдавской ССР и без возвращения конфискованного имущества. В целом, в 1956–1961 гг. были реабилитированы 1 166 человек из Молдавской ССР³³.

Подавляющее большинство репрессированных, вопреки всем запретам, вернулись в Молдову и жили у родственников. «В Молдову мы приехали в сентябре 1957 г. Муж мой хотел остаться еще на год, чтобы заработать денег, но я сказала ему, много денег было ли у тебя, когда мы приехали сюда? Председатель Еланского совхоза не хотел нас отпускать, говорил, что поменяет 5 татарских семей на одно молдавское. Наши молдаванки работали, а татарки пили чай, скрестив ноги...» (Елена Маланчя). «В 1958 г., осенью, мама приехала с мальчиками домой, после этого приехал и отец, оставляя дом в Кургане, забитый гвоздями» (Мария Маланчя).

Часть репрессированных жили и работали без визы на жительство. Их положение было сложнее, чем бывших военнопленных. «Когда мы вернулись обратно, мы были настолько бедными. Дома у нас отобрали. Моему отцу ничего не вернули, наш отчий дом стал детским садом, сельским советом, в огороде баня... он сделал себе другой дом, позже, намного позже государство дало ему компенсацию 7000 леев. У моего мужа также отобрали большой дом, сделав из него детсад. После приезда мы начали строить заново дома. Я привезла с собой совсем поношенные ковры и думала, будет ли у нас что-то! Но мать помогла мне соткать новые ковры, и так мы начали новое хозяйство...» (Елена Маланчя). «Когда они вернулись, обнаружили, что их дом был сдан цыганам. Тогда они остановились у моей бабушки по материнской линии, затем переехал в другой дом, где сделали ремонт, после этого разрешили им переселится на территории своего дома, но только в сарае для скота, где впоследствии построили себе небольшой домик, как летняя кухня. Очень долго они ходили от дома к дому. Хлеба нам давали мало, так что в один момент отец мой хотел даже вернуться обратно, потому что имел там дом, воспоминания ... но мы уже были большие, имели здесь друзей, и думали, что мы будем там делать, русский язык не знали...» (Мария Маланчя).

Процесс реабилитации протекал медленно и трудно, потому что даже хрущевский режим, более либеральный, чем сталинский, не мог полностью признать преступления репрессий, особенно когда дело дошло до антисоветской и патриотической инициативы репрессированных.

В 1962–1987 гг. были реабилитированы 923 человека и рассмотрены дела еще 604 человек (в целом 1 527)³⁴. Настоящая реабилитация в Молдавской ССР началась только в 1988–1989 гг. 11 июля 1988 г. и 5 января 1989 г. Политбюро ЦК КПСС приняло решение об окончательной реабилитации репрессированных. 16 января 1989 г. вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР, в соответствии с которым к 1-му января 1990 г. должны были быть реабилитированы 807 288 человек (включая из Молдавской ССР – 7 520 , из которых 1 789 – посмертного). 10 апреля 1989 г. Совет Министров Молдавской ССР отменил свое решение от 28 июня 1949 г. «о высылке семей кулаков, бывших крупных землевладельцев и торговцев из Молдавской ССР». 24 мая 1989 г. Совет министров МССР принял решение «О порядке возвращения собственности и компенсации необоснованно депортированным гражданам в 1949 г.» и т.д. Наконец, после провозглашения независимости Республики Молдова, 8 декабря 1992 г. парламент принял Закон «О реабилитации жертв политических репрессий, совершенных тоталитарным коммунистическим режимом в период 7 ноября 1917 – 23 июня 1990 гг.»³⁵.

Выводы

Мы стремились подойти к проблеме депортации 1949 г. с иной точки зрения, чем в традиционном историческом исследовании. В данном случае речь идет об анализе зафиксированных «жизненных историй» (life stories), передаваемых непосредственными или косвенными участниками происходившего, – источнике относительно новом для молдавской историографии. С другой стороны, важно подчеркнуть, что опубликованные архивные материалы и специализированная литература обеспечивают важные уточнения, которые неспособна дать коллективная память. Надо также отметить, что повествование опрошенных вполне ожидаемо укладывается в схему трагического начала, забвения и возвращения к нормальному состоянию.

Конечно, в будущем логично инициировать масштабный проект опроса свидетелей депортаций, который бы охватывал максимальное количество населенных пунктов, и так, чтобы потенциально выделить сходства и различия между различными опытами репрессий.

Что же касается результатов депортации, то они привели к ссылке 35 796 человек, из которых 9 864 мужчин, 14 033 женщин и 11 889 детей 36. Учитывая методы, число репрессированных и последствия для их судеб, репрессии 1949 г. можно считать пиком массового террора в Молдавской ССР.

Непосредственным их результатом стало ускорения коллективизации сельского хозяйства в результате имплантации страха среди населения Молдавской ССР. Только с 6 июля по 1 сентября 1949 г. в республике были организованы 750 колхозов, в состав которых вошли 183 333 крестьянских хозяйств (процент коллективизированных крестьянских хозяйств увеличился с 32,2 до 71,7)³⁷.

На уровне коллективного сознания репрессии 1949 г. повлияли на установления конформистского восприятия коммунистической идеологии в процессе послевоенной советизации и русификации³⁸. В целом, их последствия на уровне коллективной памяти и коллективной травмы ощутимы до сих пор.

Список свидетелей:

1. Елена И. Maланчя (12. 24. 1929 – 28. 04. 2012) – девичья фамилия Нирян, уроженка с. Крокмаз, проживавшая в с. Антонешть, район Штефан-Водэ, Молдова, была депортирована 6 июля 1949 г. вместе с семьей отца в Курганскую область. Интервью было проведено 11 июля 2010 года.
2. Мария Г. Maланчя (07. 01. 1959) – девичья фамилия Горгос, уроженка с. Шестачь, район Шолдэнешть, проживает в с. Антонешть, район Штефан-Водэ, Молдова, дочь Георгия и Веры Горгос, семья которых была депортирована 6 июля 1949 г. в Курганскую область, Альменский район, мясомолочный завод Еланск. Интервью было проведено 11 июля 2010 года.

 
Семья Елены И. Маланчя в Курганской области (14. 05. 1953)

Семья Горгос в Курганской области (1952)

Лидия Присак – кандидат исторических наук, Институт культурного наследия Академии наук Молдовы.

1. Deportări şi neodeportări. – Chişinău: Cartea Moldovenească, 1990; Пасат, Валерий. Трудные страницы истории Молдовы, 1940–1950-е гг. – М.: Терра, 1994; Constantin, Ion. Basarabia sub ocupaţie sovietică. De la Stalin la Gorbaciov. – Bucureşti: FLAT LUX, 1994; Şişcanu, Ion. Desţărănirea bolşevică în Basarabia. – Chişinău: Adrian, 1994; Şişcanu, Elena. Basarabia sub regimul bolşevic 1940–1952. – Bucureşti: Editura Semne, 1998; Gribincea, Mihail. Basarabia în primii ani de ocupaţie sovietică (1944–1950). – Cluj: Dacia, 1995; Postică, Elena. Rezistenţă antisovietică în RSS Moldovenească. – Chişinău, 1997; Chifu, Iulian. Basarabia sub ocupaţie sovietică şi tentative contemporane de revenire sub tutela Moscovei. – Bucureşti: Politeia-SNSPA, 2004; Moraru, Alexandru. Victimele terorii comuniste din Basarabia. – Chişinău: Iulian (Edit-Pres SRL), 2010 и др.
2. Olaru-Cemîrtan, Viorica. Deportările din Basarabia (1940–1941, 1944–1956). – Chişinău: Pontos, 2014.
3. Gagner, Regenia. Subjectivities. A History of Self-Representation in Britain, 1832–1920. – New York, Oxford, 1991. – Р. 8–14.
4. Atkinson, Robert. Povestea vieţii. Interviul. – Iaşi: Polirom, 2006. – Р. 18.
5. Iluţ, Petru, Rotariu, Traian. Ancheta sociologică şi sondajul de opinie. Teorie şi practică. – Iaşi: Polirom, 1997. – Р. 63.
6. Xenofontov, Ion. Colectivizarea agriculturii (1947–1950) în memoria colectivă a localităţilor Echimăuţi şi Cinişeuţi, judeţul Orhei, r-nul Rezina. Studiu de istorie orală // Buletinul Ştiinţific al Muzeului Naţional de Etnografie şi Istorie Naturală a Moldovei (Chişinău). – 2006. – nr. 5 (18). – Р. 215–229.
7. Голод в Молдове (1946–1947): Сборник документов. – Кишинев: Штиинца, 1993; Ţăran, Anatol. Anii 1946–1947: Învăţămintele foametei în Moldova. – Chişinău, 1989; Ţurcanu, Ion. Foametea din Basarbia în anii 1946–1947. Mecanismul organizării ei. – Chişinău: Universitas, 1993; Turea, Larisa. Cartea foametei (Ediţia a doua). – Bucreşti: Curtea Veche, 2008.
8. Chifu, Iulian. Op. cit. – Р. 106.
9. Пасат, Валерий. Указ. соч. – С. 33, 261, 289.
10. Şevcenco, Ruslan. Viaţa politică în RSS Moldovenească (1944–1961). – Chişinău: Pontos, 2007. – Р. 99.
11. Царанов, Владимир. Операция «Юг». – Кишинев: Издательство АНРМ, 1998. – C. 44–45.
12. Şişcanu, Elena. Basarabia sub regimul bolşevic 1940–1952. – Bucureşti: Editura Semne, 1998. – Р. 79.
13. Ciorănescu, George. Basarabia pământ românesc. – Bucureşti: Editura Fundaţiei Culturale Române, 2002. – Р. 197.
14. Пасат, Валерий. Указ. соч. – С. 375.
15. Şişcanu, Ion. Оp. cit. – Р. 89.
16. Пасат, Валерий. Указ. соч. – С. 376.
17. Там же.
18. Şişcanu, Ion. Оp. cit. – Р. 89.
19. Ibidem. – Р. 90.
20. Ibidem.
21. Şevcenco, Ruslan. Оp. cit. – Р.79.
22. Царанов, Владимир. Указ. соч. – С. 43.
23. Там же.
24. Olaru-Cemârtan, Viorica. Operaţia „Sever” (1 aprilie 1951) – ultimul val de deportare masivă a populaţiei din RSSM // Destin românesc. Revistă de Istorie şi Cultură (Chişinău–Bucureşti). – 2007. – nr. 3–4. – Р. 58.
25. Пасат, Валерий. Указ. соч. – С. 455–456.
26. Там же.
27. Там же. – С. 485–486.
28. Там же. – С. 529–531.
29. Nicoară, Simona. Istorie şi imaginar. Eseuri de antropologie istorică. – Cluj-Napoca: Presa Universitară Clujeană, 2000. – Р. 153–160.
30. Şevcenco, Ruslan. Оp. cit. – Р. 84.
31. Пасат, Валерий. Указ. соч. – С. 58–59, 328.
32. Там же. – С. 55–57.
33. Там же. – С. 57; Страницы истории Советской Молдавии: Сборник статей / Под ред. А. Морару. – Часть 1. – Кишинев: Лумина, 1990. – С. 101.
34. Страницы истории Советской Молдавии. – С. 101; Репида, Лукерия. Население Молдовы в интеграционных процессах. – Кишинев: М. К. Инесса, 2000. – С. 127.
35. Şevcenco, Ruslan. Оp. cit. – Р. 86.
36. Пасат, Валерий. Указ. соч. – С. 449.
37. Olaru-Cemârtan, Viorica. Deportarea masivă de populaţie din RSSM din 12–13 iunie 1941 // Destin românesc. Revistă de Istorie şi Cultură (Chişinău–Bucureşti). – 2006. – nr. 3–4. – С. 83.
38. Fruntaşu, Iulian. O istorie etnopolitică a Basarabiei. 1812–2002. – Chişinău: Cartier, 2002. – С. 175.