Настоящая заметка является реакцией на агрессивные нападки Таьяны Ахмадовны Самадовой, которая ловко изобразила их лишь необходимой самообороной от моих замечаний. Но последние были вызваны, в свою очередь, её неожиданным наскоком на мою книгу «Неконвенциональная война. ГРУ и НКВД в тылу Вермахта». Полемика идёт о личности настоящего изверга – Ивана Хитриченко – чьим именем названа злополучная столичная школа № 13.
Начать придётся с конца текста пани Самадовой: «Питання ж професійної етики історика у широкому сенсі цього поняття (на прикладі тексту пана Олександра) для мене лишається як ніколи риторичним». Именно текст Самадовой является хорошим примером того, как нравственность приносится в жертву риторическим приёмам. И это – весьма конкретные и ощутимые явления.
Вначале своего ответа Татьяна Ахмадовна беззастенчиво приписывает мне узурпаторские устремления по монополизации жизнеописания этого изувера: «власне, основним закидом зі сторони російського історика я бачу сам факт написання статті довкола персони Івана Хитриченка, адже останній a priori “прощелыга” і все вже було написано самим паном Олександром, а, отже, мої спроби подивитися на питання під іншим кутом зору одразу приречені на невдачу».
Любой, кто прочтёт мой первый ответ пани Самадовой, убедится: мои возражения были вызваны не самим фактом написания кем-то другим статьи об этом подонке, а тем, что её уровень оставляет желать много лучшего. Это, среди прочего, показывает качество критики Самадовой в мой адрес. И уж точно я никогда не пытался присваивать патент на исключительное право биографа этого коммунистического негодяя. Даже в небольшом отклике на «historians» я упомянул как моего соавтора, так и Геннадия Побережного – моего рецензента. Да и исследователь из Переяслава Иван Капась тоже писал о пьянстве в Киевском соединении им. Хрущёва, которым заправлял Хитриченко1. А вот как раз Самадова бессовестно обошла вниманием все соответствующие публикации Капася, после чего авторитетно заявила: «стосовно частоти публікацій про Хитриченка: мені, на відміну від пана Олександра, вони навпаки видаються радше спорадичними і не завжди такими, що мають науковий характер». Если учитывать ещё и выступления на конференциях самой Татьяны Самадовой об этом мяснике – а их, согласно открытым источникам, было минимум три (Глухов - 2012, Ровно - 2013, Глухов - 2013) – то можно сказать: редко какой партизанский командир удостаивается такого пристального внимания столь разных авторов. Особенно, учитывая то, что сугубо военные успехи Киевского соединения им. Хрущёва были весьма скромными. Именно благодаря своей жестокости и изворотливости Хитриченко как магнит, притягивает внимание завороженных авторов и читателей.
Далее Самадова заявляет: «видається, що для пана Олександра „об’єктивність” публікації вимірюється у рівні барвистості виразів на адресу Хитриченка, а не безпосередньої аргументації щодо конкретних його дій».
Вынужден повторить: конкретный фактический материал о «художествах» этого НКВДшника, собранный и опубликованный мною и коллегами, соответствующие анализ и аргументация были в значительной степени замолчаны Самадовой. И это несмотря на то, что, как она теперь утверждает в своём ответе, «я ознайомлювалася з працями пана Олександра стосовно радянського партизанського руху».
И сейчас она старательно упустила эти сведения снова: «Щодо участі Хитриченка у спаленні людей, то, наскільки я розумію, мова йде про випадки підпалу будинків сільських старост, але чи були такі дії унікальними та характерними лише для формування під командуванням Хитриченка? Не думаю».
Процитируем ранее опубликованные слова самого Хитриченко, который менее чем через месяц после «операции» в Ново-Шепеличах 25 сентября 1943 г. описал её итог с потрясающей откровенностью: «Мы расстреляли человек 40 полицейских. Через два дня мы поймали начальника жандармерии. […] Наши ребята взяли живьем начальника жандармерии и двух жандармов. […] И мы живьём их сожгли. Начальник жандармерии говорил: „Гитлер капут, нам капут”. Больше ничего. При этом собралось все на население райцентра».
Мне не известны случаи, когда другие партизанские командиры проводили такой вид публичной казни сообразно манерам средневековья.
Обойдя этот ужас, Самадова деловито утверждает: «Моя стаття жодним чином не має на меті сприяти як глорифікації, так і демонізації особи партизанського командира».
Теперь перейдём к утверждению о работе Хитриченко на СД в 1942 г.
Чтобы выявить всю изощрённость восхваляющей демагогии Самадовой, обратим внимание на то, как она вполне справедливо заявляет следующее: «у тілі моєї статті не було зазначено жодного разу, що я заперечую факт засудження Хитриченка до розстрілу підпільним центром на початку війни».
Но каждый, кто читал мой комментарий, не даст сплутовать – я упрекал Самадову не в том, что она отрицала факт этого смертного приговора, а в том, что она его замолчала и проигнорировала. И, как мы видим, когда на эту деталь было указано повторно, исследовательница вновь увильнула от анализа и соответствующего комментария, ограничившись упоминанием. Такими вот ухищрениями от Хитриченко отводятся обвинения в работе на СД, вопрос заминается.
А ведь именно из совокупности связанных с Хитриченко провалов столичного подполья с уничтожением партизанского отряда, созданного этим полицаем в 1942 г., и вытекает вывод о его предварительной вербовке нацистской службой безопасности. Вероятно, он «сорвался с крючка» СД, когда бежал в лес в конце 1942 года. Тогда немцы контролировали оккупированную территорию уже хуже, чем ранее.
Только лишь с помощью увёрток, подобных тем, которыми Хитриченко шёл к власти и признанию, и можно пытаться обелить, оправдать и возвеличить этого персонажа.
При чтении следующего абзаца может создаться впечатление, что звучит глас общепризнанного гуру устной истории: «Щодо інтерв’ю Олександра Гогуна з Олексієм Школенко… Мій закид стосовно непрофесійності у проведенні усноісторичних досліджень полягає у тому, що сама методика опитування тієї чи іншої особи виключає питання на кшталт “Що ви знаєте про цього “перевертня у погонах”?” чи подібні до того. Інтерв’юер не повинен вже у самих питаннях подавати свою точку зору, адже самі по собі усноісторичні свідчення і без того містять багато “підводних каменів”».
Во-первых, я не задавал Школенко того вопроса, который мне вновь самым бесстыжим образом приписывает Самадова. Вместо размазанных обтекаемых фраз-обвинений «на кшалт» или «подібні до того», исследовательница должна была привести те самые вопросы, которые она посчитала недопустимыми, а затем объяснить, почему же их нельзя было задавать и предложить свои - альтернативные формулировки.
Во-вторых, техники интервью со свидетелями и участниками событий различны, в том числе из-за подходов и целей беседы. И наводящие, информирующие, а то и провоцирующие вопросы в ряде случаев задавать можно и нужно. Несколько раз в моей практике таким образом удавалось выудить ценные сведения. Они канули бы в лету, если бы я позволял живому источнику говорить только то, что он хочет, и не пытался узнать то, что он считает не важным, или порой даже надеется скрыть. Что же касается «подводных камней», то их обходят уже сами читатели, когда им попадает в руки публикация. Если Самадова при прочтении интервью со Школенко поняла, что «каков вопрос – таков ответ», то и другой потребитель сможет применить к данным из моей книги источниковедческий анализ, то есть здравый смысл.
В-третьих, совсем не ясно, на чём основана и эта порция самоуверенной критики Самадовой. Её книг или хотя бы статей по теории и методологии сбора и обработки живых свидетельств мне найти не удалось. Равно как не получилось у меня и обнаружить её сколько-нибудь солидных публикаций, где устная история использована в качестве основного исходного материала. Не исключено, что искать надо было тщательнее: днём с огнём.
Вызывает недоумение и следующее предложение: «Окремий розділ повного тексту [магистерской работы Самадовой] було присвячено різного штибу категоріям антирадянськості, серед яких були звинувачення у пиятиці, розпусті тощо».
В 1940-е годы власть, в том числе следователи НКГБ, чётко разделяли «политику» и «морально-бытовое разложение», и не смешивали гедонизм с крамолой. Режим сам подталкивал население в пасть к зелёному змию в 1920-50-е годы – для извлечения сверхприбылей от продажи алкоголя. Кремлёвский горец, да и его окружение не отличались пуританским нравом и избыточно ревностным соблюдением семейных ценностей, и на мужское распутство, а иногда даже и насилие (в случае войны) смотрели как на норму.
И под конец вновь виден пример «замыливания», т.е. умышленной релятивизации преступлений этого «героя»: «Те, що Хитриченко був дійсно контраверсійною особою не викликає сумнівів…». Про кого вообще нельзя сказать, что он был «противоречивой личностью»? Ведь человек - не машина. И даже тех, кого в школах рассматривают как эталон низости и зла, можно безошибочно определить противоречивыми особами.
Не понятно, почему после злонамеренных и столь яростных конных атак на мои тексты, Татьяна Ахмадовна под конец своего ответа скачет в сторону ложно понятой научной толерантности: «Власне, я аж ніяк не позиціоную себе в якості шукача „об’єктивності”, що її історія попросту не має, адже кожна теза історика вже є суб’єктивною».
Тезис – это обобщающее утверждение, положение, вывод, - и он может быть объективен, правдив, или нет. Качественный исторический спор является не обменом равнозначными мнениями, а столкновением знания и ошибочных представлений, истины с заблуждением, а то и осознанным лукавством. В двух своих текстах на «historians» Татьяна Ахмадовна не опровергает мои положения и не опрокидывает оценок Хитриченко, сделанных коллегами, не указывает на недостоверность сведений, а просто обходит «неудобные» выводы или данные. Но при этом не скупится на неподтверждённое и расплывчатое охаивание оппонента. Так она пытается превратить диалог в базарную свару. Самадовой следует взять в пример поведение львовского специалиста Александра Зайцева, который ответил на мою рецензию спокойно, и, главное - по существу.
Едва ли не каждый эксперт опасается стать пустобрехом или пустомелей. И если основные принципы научной дискуссии - включая правило «тезис – антитезис – синтез» - не соблюдаются, то не имеет смысла продолжать эту полемику.
1. Капась І. Життя і смерть в партизанських формуваннях Наддніпрянщини // Наукові записки з української історії. – Переяслав-Хмельницький: ДВНЗ «ПХДПУ ім. Г. Сковороди», 2012. – Спецвип. 29. – С. 258.